— Ладно, Дим, не обижайся, это всё нервы… — сказал я медленно, закуривая сигарету… — просто нервы…

— Конечно нервы! — он лукаво улыбнулся, — за это и выпьем!

Нельзя мне работать в милиции: я в любом человеке стараюсь разглядеть положительные черты. А с другой стороны, ещё Дзержинский говорил, что, «тот, кто станет жестоким и чье сердце останется бесчувственным по отношению к заключенным, должен уйти отсюда. Здесь, как ни в каком другом месте, нужно быть добрым и благородным».

— А как там моя Зиночка? Не звонила-ли? Не заходила ли к тебе? — Халва прищурился, и губы его сделались капризными.

— Да какой-там, у неё муж с ребёнком, — вздохнул я, — она бегает с работы домой, так и всё… Дим, не знаю я ничего…

— Грустный ты какой-то, Алексей… это не дело… — Халва нахмурился, но, как обычно он это делает, с лукавым не серьёзным видом.

Он полез в карман, и вынул оттуда алюминиевый портсигар, украшенный каким-то пластиковым перламутром, постучал пальцем по крышке, словно это был условный сигнал для спрятавшихся в ней чертей.

— Может кокаинчика нюхнёшь, товарищ? — с лицом заботливой мамаши спросил он, — а то ты…

— Дим, ну, не нужно мне этого, — сказал я, — ты же знаешь: я больше по водке или коньяку с портвейном, а ваша эта мода на всякую хрень…

— Ну это ты зря…

— Ты не забыл, где я работаю? — поинтересовался я.

— А по-твоему, менты кокс не нюхают? — он наморщил нос, который стал напоминать «пяточек», — такой принципиальный стал, как в милицию пошёл.

— А ты стал таким беспринципным, как пошёл в шестёрки к Рыхлому, — парировал я.

— Ой! — он закатил глаза, словно собрался упасть в обморок, — да, когда я на Рыхлого не шестерил, ты что!? Так: он мне, я ему… мелкое сотрудничество. Я ему денег был должен, так вот как раз сегодня несу весь долг. Тысяча рублей! Я на машину занимал…

Он похлопал себя по нагрудному карману джинсовой куртки «Levi's».

— Зачем тебе машина? — спросил я, усмехнувшись, — ты ведь и так работаешь водилой.

— Хочу свою, — он нахмурил жидкие светлые брови, — надоело таксерить… у меня был клиент. Вот он звонит мне, и платит нормально, а из парка срочный вызов, попробуй пропусти. И получается, что без своей машины, как без… не знаю, ног, наверное…

Он хохотнул, довольный своей шуткой.

— Ты там по легче, со своим Рыхлым, — я стиснул зубы, — этот отморозок, хуже шакала… таких, как ты, мелких хулиганов, он на завтрак хавает.

— Да вообще, этот Рыхлый меня сам боится: я про него знаю много нехороших вещей, так что… — Халва открыл портсигар, вынул из него бритву «Нева», и деловито начал формировать «дорожки» белого порошка, кучкой лежащего на дне. Затем, картинно вынув из кармана зелёный «трёшник», скрутил из него трубочку, и шумно вдохнул белый порошок.

Щёки его порозовели, а глаза заблестели: он стал похож на поросёнка из финской бани.

— Эхххх! — выдохнул он, — забирает..!

Выпучив глаза, словно на дворе был вакуум, он пошевелил носом, на манер выхухоли, после чего взял стакан.

— Давай с тобой выпьем, чтоб наши однокласснички там все от зависти подохли, как мы с тобой живём! Хоть ты и мент, а парень-то нормальный…

— Ну, спасибо, Диман, — я рассмеялся, стараясь подавить желание включить радио снова.

— И вообще… — он воодушевлённо порозовел, от всего принятого, — Мишке своему скажи, что он палку-то перегибает… Приструни его: а то совсем обнаглел…

— Дим: хватит, — я наморщил лоб, — он один из самых честных людей…

— Да он ненормальный! — Халва выпучил глаза, на манер укушенного краба, — он дикий, я тебе отвечаю…

— Так… всё… давай-ка сворачивать нашу вечеринку, — я стиснул зубы, — у меня сегодня ещё дел по горло…

— Ты сам таким становишься, Лёха, — его розовые от принятого щёки затряслись…

— Я что-то не так сказал? — я прищурился, — Дима, у меня дела…

Халва взял со стола початую бутылку, и положил себе в карман куртки…

— Как скажешь, друг… — он посмотрел на меня так, словно узнал во мне того человека, который убил его любимую собаку, — пойду и я. А то Рыхлый ещё напрягаться будет…

— Иди, иди, — я смотрел в пол и махал рукой…

Я не знал в тот момент, что вижу Халву в последний раз…

……………………………………………………………………………………………

Мигалка на крыше патрульного «Уазика» вспыхивала бликами в сотнях окон окружающих домов, на фоне сиреневого заката, очерченного снизу силуэтом старого города… было мимолётное ощущение, что у всех работает телевизоры, или сверкают новогодние гирлянды… хотя, конец апреля…

Мишка Скуридин — высокий и тощий парень, с большими тёмными и внимательными глазами на треугольном лице. В принципе, не такой уж он и высокий: худоба его, тонкие длинные руки и ноги, вот, пожалуй, что давало ощущение высокого роста. Я в шутку называл его «готический собор». Он отвечал на это, одним и тем же выражением: «хоть горшком назови, только в печь не суй».

Он был уже старшим лейтенантом, а я ещё ходил в младших, хотя в милицию мы пришли вместе. Миша обладал каким-то странными сочетаниями свойств характера: он был резок, принципиален, и, даже конфликтен, но при этом умён, начитан, и энциклопедически развит. И ещё в добавок, мог быть душевным и даже, беззащитным. Та самая жёсткая принципиальность, на которую жаловался Халва, двигала его по служебной лестнице, хотя и с начальством нашим у него часто бывали трения. Я, по сравнению с ним, был более гибок, и лоялен, хотя так же имел чёткие принципы. А в нашем деле некоторая жёсткость иногда необходима. Нам повезло, что наш начальник РОВД, товарищ Фабрици, в прошлом воевал в Афганистане, и, в отличии от многих «бывших воинов» обладал не только суровым характером, но и живым умом, в сочетании с честью офицера, и обострённым чувством справедливости. Помню, когда мы с Мишкой пришли устраиваться в тушинское РОВД, вышел к нам такой плотный, даже пухлый человек, не очень высокого роста и обведя нас живыми внимательными глазами, кивнул, со словами:

— Присаживайтесь.

Тогда мы думали, что это какой-то «зажравшийся мент», желающий оценить своих новых наёмников: совсем он не был похож на героя войны, прошедшего горячие точки планеты.

— Хотите работать в милиции? — спросил он нейтральным тоном.

— Да, — сказали мы вяло.

Он кивнул, потом задумался и спросил:

— Наверное вам интересны в наше неспокойное время, социальные льготы, пакеты, возможность быстрого заработка…

Повисла пауза… только тикали настенные электрические часы своей чёрной секундной стрелкой, словно пытаясь вбить в нас некий чужеродный ритм, словно объясняя нам подспудно, что мы