в тыл противнику, перекрыли лесную дорогу, соединяющую их передовые укрепления с деревней Грачёвка, где у них был штаб и все материальные базы. Нам необходимо было занять там оборону в ожидании подкрепления. После выполнения задания послали связного Комбату, тот передал приказ – держаться до утра. Где была допущена ошибка, не знаю, но ночью мы были обнаружены противником, который к утру сделал полное окружение, а расположение нашей передовой обороны стал усиленно обстреливать из минометов. Одновременно с минометным огнем, кольцо врагов всё время сжималось. Из трех пулеметов «Максим» два вскоре прекратили работу – закончились патроны. Личный состав редел с каждой минутой.

Я огляделся. Уже почти рассвело. Вокруг меня осталось человек семнадцать. Это из ста тридцати! Где же наши? Разрыв!!! Близко. Немцы уже в сорока – пятидесяти метрах. Сколько бойцов осталось? Последний пулемёт тоже замолк.

Взрыв!!! Вспышка! Удар по голове! Всё.

Да нет, не всё ещё. Я открыл глаза, потряс головой. Стоят пять моих солдат. Вокруг немцы. Унтер-офицер достреливает раненых.

Идёт в мою сторону.

Что делать? Притвориться мертвым? Поймёт по дыханию. Раненым? Дострелит. Броситься на него, отнять пистолет, открыть огонь? Даже если получится, остальные положат из автоматов и меня и ребят.

Приближается.

Сдаться? Позор. Матери и так досталось. Сдаться и сбежать по дороге? Или всё-таки броситься на врага? И умереть? А плен – это разве жизнь?

Он совсем близко.

Броситься? Сдаться? Закончить жизнь сейчас или чуть позже?

Подходит.

Жить? Умереть? Жить и отомстить?

Подошёл.

Начало XXIв

– Ломов, проснись! Ломов!

Илья открыл глаза. Над ним стояла медсестра.

– Держи градусник. Смеряешь температуру, принеси мне на пост. Потом кровь сдавать.

Илья сунул градусник в подмышку. Сегодняшний сон не добавил ясности. Подробности боевой деятельности Дед он не знал. Хотя… В предыдущем сне вроде бы упоминался какой-то бой. Мало информации для выводов. Непонятно другое. Откуда эти сны? Что означают? Всё-таки алкогольно-медикаментозное отравление спровоцировало эти потоки подсознания, или есть в них некий мистический, религиозный даже оттенок. А может, просто слишком сильно ударился головой о землю. Сотрясение мозга диагностировали лёгкое тяжести, но кто знает. Одно ясно – врачам говорить точно ни о чём не стоит – для них любой мистический оттенок событий – повод для привлечения психиатров, не более того. Температура ещё держалась высокой, несмотря на убойную дозу антибиотиков, рваная рана на левом боку воспалилась. Ещё несколько дней здесь продержат точно. Сдав анализы, Илья вернулся в палату, налил кофе в ожидании завтрака. Сегодня должны навестить мама с сестрой, – вспомнил он. Будут смотреть жалостливо и печально. А ему нечем оправдаться, утешить их.

День прошёл как-то незаметно – в процедурах, осмотрах. Врачи что-то писали, щупали, измеряли, но не отвечали толком ни на один вопрос, что безумно раздражало Илью. Вконец вымотанный, он рухнул на кровать.

40-е гг. XXв.

Голос его был какой-то змеиный – вкрадчивый и притворно любезный

– Что же это вы, Николай Степанович, от интересных предложений так упорно отказываетесь? Неужели так привязаны к своеобразной, прямо скажем, обстановке, окружающей ваш теперешний коллектив? Вши и прочее маленькие вредители, сколько их ни есть, холод, тяжёлая работа, побои. Собачки наши вас, я слышал, покусали немножко. Да вы присаживайтесь, не стойте, в ногах, как говорится, правды нет. Так о чем бишь я? Да, о собачках. Но тут вы сами виноваты, признайте. Совершенно ни к чему вам было срываться в этот дикий, обреченный на неудачу побег. Согласны со мной?

– Яволь, герр, не знаю как вас там по званию, – усмехнулся я разбитыми губами.

– Да что вы, любезнейший, какие там звания, чины. Сидят и беседуют два русских человека, встретившиеся на чужбине. Называйте меня просто Алексей Иванович, сделайте такое одолжение.

Собеседник и вправду никогда не появлялся в форме, хотя лагерная охрана тянулась перед ним всерьёз. Вот и сейчас он сидел в штатском костюме, развалившись на расшатанном стуле, покачивая ногой в начищенном ботинке, и составлял собою явный диссонанс с обстановкой убогой каморки. Даже, вроде бы, попахивал одеколоном. Глаза за стеклами очков в тонкой оправе лучились искренней благожелательность, а речь текла плавно, старорежимно я бы даже сказал. Малыми дозами он вливал яд в уши оппоненту, и делал это мастерски.

– Заметьте, Николай Степанович, что я не упомянул ещё такой существенный минус вашего теперешнего положения, как голод. Не так давно вы с трудом удержали одного из своих товарищей, – он выделил это слово особой интонацией, – от каннибализма. От трупоедства, я бы даже сказал. Кстати, не угодно ли, – он повел белой холеной ладонью над столом, – угоститесь, окажите честь. Обещаю, что это не будет означать никаких обязательств с вашей стороны.

Голова моя стала невероятно тяжёлой. Шея одеревенела. Надо было всего лишь помотать головой, отклоняя его предложение, но я не мог сдвинуться ни на миллиметр. Не мог поднять взгляда от стола. Белый хлеб, масло, колбаса, чай, шнапс. Рот наполнился слюной. Что такого случится, если я поем? Подкреплю силы. Он же пообещал, что я не буду ему ничем обязан за это.

Словно со стороны я услышал свой голос:

– До Войны я книжку одну читал. Медицинскую. Там писали, что есть такое понятие – «лечебное голодание». Умные люди писали, профессора какие-то, ещё дореволюционные.

– Это чудесно, что вы сохраняете чувство юмора, – он изящным жестом влил себя рюмку шнапса, закурил, – папироску тоже не желаете? Нет? Ну, Бог с вами. Давайте всё-таки вернёмся к предложению, которое вам было сделано, и которое вы столь поспешно, я уверен, не обдумав как следует, отклонили.

– Стать власовцем?

– Вступить в ряды «русской освободительной армии»! Сражаться за счастье нашей с вами Родины на правильной стороне истории. Вы ведь любите свою страну, правда? Избавим же ее от засилья жидов и комиссаров, скинем это ярмо с её шеи!

– И наденем немецкое?

– А чем вам лично так уж противны немцы? Культурная, образованная нация. Знаете историю? Екатерина II – немка чистых кровей. А сколько пользы она принесла государству российскому. Бирон и Остерман были вовсе не так уж ужасны, как их потом живописали. А министры Николая I? Немцы.

– Немцы, но не фашисты. И знаете, Алексей Иванович, – я устал отводить взгляд от стола, надо было как-то заканчивать всё это, – я присягу давал, что разговор наш бессмысленен.

– Присягу, – усмехнулся он, – ну, во-первых, ваши собратья по несчастью, сделавшие правильный выбор, тоже давали обеты на верность комиссарам, аналогичные вашим, что нисколько не помешало им стать в ряды РОА. Посмотрите теперь на них – сытые, ухоженные, довольные