Хысов. В Хысове на пересыльном пункте нам дали направление ехать в Дрогобыч. Из Дрогобыча нас группой в двадцать человек направили в распоряжение Львовского коменданта, из Львова сюда, к вам.

Цыганков молчал, глядя на меня с каким-то непонятным выражением на лице. Коллега его – усатый кряжистый майор, так и пребывал всё это время в безмолвии.

– Сходите, Ситкевич, покурите. Нам надо с товарищем посоветоваться.

Я вышел в коридор и запалил папиросу. Курить я начал во Львове, когда обнаружил у себя, глянув случайно в зеркало, большую седую прядь.

Как-то странно себя ведёт сегодня Цыганков – не гоняет по деталям и подробностям с присущей ему въедливостью, даже слушал как-то отстраненно, как будто хотел ещё раз в чём-то убедиться или составить мнение. Не знаю, посмотрим.

– Заходите, Ситкевич, – в дверях стоял кряжистый майор, – присядьте.

Я присел.

– Товарищ Ситкевич, – голос Цыганкова был сух и строг, – по материалам Проверки вынесено решение о том, что вы, находясь в плену, вели себя достойно звания советского офицера и гражданина. Вы будете восстановлены в звании и допущены к продолжению дальнейшей службы без ограничений.

Я вздохнул. Формулировка какая-то странная, не совсем уставная. Да и чёрт с ним. Главное, всё! Всё закончилось.

– Есть только один нюанс, Николай Степанович.

– Что за нюанс? – насторожился я.

– Каковы ваши дальнейшие планы?

– Думал демобилизоваться и продолжить учебу.

– Хорошая идея, – одобрил Цыганков, – но мы вам предлагаем немного сдвинуть сроки её реализации. Вы будете откомандированы в НКВД. Конкретно – в Управление строительства Байкало-амурской магистрали, в город Комсомольск. Стране крайне необходимы грамотные специалисты на Дальнем Востоке. Послужите года три, – он внимательно взглянул мне в глаза, – а потом можете вернуться к своим первоначальным намерениям. Вам понятно?

– Так точно!

– Получите краткий отпуск, чтобы по пути в Комсомольск навестить мать.

– Спасибо, товарищ капитан. Разрешите идти?

– Минутку, – вступил в разговор усатый майор, – Цыганков тебе ещё устную благодарность объявить хочет. Персонально от СМЕРШа.

Я уставился на него непонимающе.

– Помните такого Панина Алексея Ивановича, – скупо улыбнулся капитан, – он пытался завербовать вас в РОА и разведшколу.

– Помню.

– Знатную отметину вы ему на щеке оставили. Отличная получилась особая примета, во многом по ней и вычислили. Давно охотились.

– Чем ты так его приложил то, лейтенант, – прогудел усатый, – и почему в щеку?

– Его же очками, товарищ майор. Хотел в глаз, но помешали. Разрешите идти?

– Идите, лейтенант Ситкевич, удачи.

Начало XXIв.

– Ломов, к тебе посетитель.

Странно, никто вроде сегодня не собирался. Оказалось – сестра.

– Привет, Илья!

– Привет, сестрёнка, – он обнял её, – как успехи в боевой и политической?

– Да всё хорошо. Ты как? Когда выписывают? У меня через два дня Последний звонок, ты придёшь?

– Конечно, приду! Сбегу через окно, если не выпишут.

– Правда?

– Обещаю! Как мама с папой?

– Да всё по-прежнему, у них как начнётся, я ухожу с собакой гулять, – не могу слушать.

– А ты попробуй наоборот, при тебе они не будут особо звереть.

– Думаешь?

– Конечно! А я выпишусь и присоединюсь к тебе, будем их разводить по углам, как боксёров на ринге, договорились.

– Ну, я попробую. Да, тебе тут Динка звонила, привет передавала

Илья промолчал.

– Так ты точно придешь на Последний звонок?

– Ну, я же обещал! В бинтах и гипсе буду сидеть в первом ряду.

Сестрёнка я счастливо засмеялась и убежала, унеся с собою купленный для Ильи сок. Он направился, улыбаясь, в палату. Хорошего настроения хватило ненадолго. В коридоре смотрели военный фильм, современный вроде бы. Илья прислушался. Какой-то замухрышистого вида старичок объяснял что – то девушке, советской снайперше, судя по виду. Снайперша была почему – то с макияжем и в гневе. «И что это вы, девушка милая, на постояльцев моих так взъелись, убить хотели. Они вон аж в сарайку от тебя сбежали. Ну и что, что власовцы. Молодые ведь еще, понимать надо. Сломали их в лагере, купили чем-то, бывает. Жизнь то она по всякому сложиться может. Проявить сострадание надо, понять, помочь». Актриса – снайперша кривила накрашенные губы и, вроде бы не очень соглашалась со старым мухомором. Но Илья не стал ждать, чем там у них дело закончится. С неожиданной для себя яростью он подскочил к телевизору, с корнем выдрал штепсель.

– Смотрите тут, бараны, фуфло всякое! Власовцев, предателей тут оправдывают, облизывают. А другие молодые – не ломались!

– Ты чего, парень, чокнулся что ли? Или колес пережрал. Иди отсюда, не мешай людям культурно отдыхать, – это интеллигент из «люксовой» палаты вякнул.

– Футбол смотри. Или Бузикову там, из передачи «Дам двум».

– Указывать будешь? Ты кто такой вообще? – злопамятные утырки поднялись с угрожающим видом.

Илья схватил табуретку, изготовился.

– Илюша! Ты чего, сосед, – неожиданно подошел сзади отставной майор, сопалатник Ильи, – давай я помогу тебе табуреточку на место поставить. Пойдем, покурим, не стоит оно того.

Курить Илья не пошел, свернул в палату.

«Вот ведь суки! Вливают в мозг людям такое дерьмо постепенно. А те хавают. Ия хавал! И не обращал внимания. Есть, конечно, современные фильмы, достойные даже советского кинематографа, «Брестская крепость» та же. Но их мало, как их мало, пальцев на одной руке хватит, чтобы пересчитать. А остальные шедевры – такие вот, как в коридоре. Делаа…»

50ггXXв.

Говорят, что такое бывает перед смертью. Жизнь вспоминалась картинками, а я все смотрел на Нее, не отрываясь. Любовался лицом, улыбкой, непослушными локонами растрепавшейся прически. Смотрел так долго, что это уже становилось неприличным. Плевать! Это именно для Нее, ради встречи с Ней я прошел через ад.

Жгучий, нечеловеческий холод промерзших окопов. Сапоги и перчаточки.

Голод, грызущий внутренности, как крыса. Товарищи, лежащие друг на друге вповалку. Тиф.

Собаки, яростно хрипящие, догоняющие. Злоба звериная и людская. Боль.

Уголовники, рвущиеся добраться до горла. Спина товарища, прижатая к моей спине. Заточка.

Допросы, проверки, допросы. Седая прядь

– Николай, хорош уже на Катьку пялиться, отвлекись немножко, вон Толик песню новую исполняет

Еще не слышно грохота,

Живет спокойно Брест,

Еще дрожит от хохота

Кинотеатр "Прогресс",

И небо не расколото,

И в мире тишина…

Лишь завтра скажет Молотов:

Война…

На Дальнем востоке я чуть не спился. Служебные обязанности не занимали много времени, а все пережитое требовало забвения. Дошел до того, что трясся весь – руки, ноги, голова, как заводной паяц. И не я один, многие бывшие фронтовики дали себе волю. Не могу их за это осуждать. Судьбы у всех – на десяток повестей хватит. Были, правда, и смешные моменты. Японец один в гости нас, троих