…Скомкав мысли, Ефрем смотрит в окно, за которым — гнетущий пейзаж колонии. Серые стены, подпирающие такие же серые крыши. Полоска асфальта вдоль выбеленного забора.

— Кто знает, как поступит в той или иной ситуации, — медленно произносит он, отворачиваясь от окна. — Вон Леха в первый день чуть драться не полез… Алексей! Расскажи журналисту про свой первый тюремный день.

За ширмой опять началось движение. А потом раздался приглушенный голос:

— Чего рассказать-то?

— Да ты выйди сюда, Алеша, — позвал Мурашов.

У бывшего спецназовца Алексея есть орден Мужества, привезенный с чеченской войны. Сообщив об этом факте, Мурашов счел нужным пояснить:

— Судья сказала ему на суде: «Ты привык убивать на войне! Ты стал убивать и потом, вернувшись домой!» Верно, Алексей, привык ты убивать-то? — последние слова Мурашов произнес с особенной интонацией, очевидно, намекавшей на какой-то прежний разговор.

— Но это же не так, — из-за ширмы выглядывает высокий и скуластый парень, подходит к столу, и в подтверждение слов припечатывает к столу тяжелый кулак. — Не так все было…

— У всех не так, — миролюбиво поддакивает Ефрем.

Его напарнику сидеть в зоне двадцать лет. Отвлекая от мыслей, клином осевших в мозгах, Ефрем переводит разговор на другую тему.

— Ты лучше вспомни, как тебя встретили в СИЗО. Вшей искали?

— Искали.

— Ну?

— Чего «ну»?

— Как искали?

— Да никак.

Мурашов уже начал выходить из терпения.

— Ты не темни, Алексей, ты же мне рассказывал. Значит, когда тебя втолкнули в камеру и закрыли за тобой дверь, ты услышал разговор двух зеков. Верно? О чем они говорили?

— Один сказал другому: «Пробей новичка!»

— Камера была большая?

— Нары в три ряда…

— Что было дальше? — не унимается Мурашов.

— От стены отошел какой-то человек. И пошел на меня.

— Ну а ты что?

— Я подумал, что сейчас будут насиловать. И принял боксерскую стойку.

— Во как! — Ефрем с неподдельным восхищением посмотрел на бывшего спецназовца, потом повернулся в мою сторону. — Ну откуда же ему было знать, что на блатном жаргоне слово «пробить» означает «проверить»?

— На меня тут же закричали: «Ты чего, мужик?», — пояснил Алексей. — Понятное дело, что драться со мной никто не собирался.

— Так это ты только сейчас понял? — с иронией переспросил Мурашов, и даже присвистнул. — Плохи твои дела, Леха, плохи. Для такого тормоза, как ты, время в колонии покажется вечностью.

— Угомонись, Леонидович…

— Я-то угомонился, а вот ты, — и Мурашов на мгновенье задумался, — сходи-ка, Леша, на свежий воздух, мне с человеком поговорить надо.

Перед тем, как пойти во двор колонии, Алексей счел нужным завершить свой немногословный рассказ:

— Тот человек, что приказал проверить меня, потом сказал: «Оставь его», то есть меня в покое приказал оставить. Вот и вся проверка.

— Но учтите, — повернувшись ко мне, пояснил Мурашов, — если в камере сомневаются, что новичок без вшей, его тут же стригут, кхе-кхе… с головы до пят.

Алексей вышел из помещения. В тот же момент на рабочем столе Ефрема зазвонил телефон.

— Нарядная. Нарядчик Мурашов.

Ефрем недолго слушает абонента, произносит «Сейчас, узнаю», перебирает бумаги на столе, опять откликается в телефонную трубку.

Закончив разговор, он поднимает голову и неожиданно спрашивает:

— Хотите, расскажу, за что меня посадили? У меня трое детей от первого брака, на них идут алименты. И я задумался: как жить? где брать средства? Как прокурорскому работнику, мне нельзя было подрабатывать, кроме преподавательской деятельности. И тогда я решил продавать свои мозги. Я стал обеспечивать правовую основу коммерческих фирм — составлять для них документы, имеющие юридическую силу. Этим самым я, возможно, нарушил служебную дисциплину, поскольку таким образом подрабатывал, но я не нарушал своими действиями Уголовный Кодекс. В суде мне говорили: «Ваши расходы превышают доходы». Я соглашался и отвечал, что готов объяснить, почему так происходит. И объяснял, но… Суды наши работают по принципу: «Покажи человека, и я подберу ему статью».

В очередной раз глянув в окно, мой собеседник сам себя прерывает:

— На обед пошли.

За окном тянется процессия осужденных. В общей колонне их робы сливаются в одну черную массу, двигающуюся живой рекой.

Я смотрю на часы.

— Не волнуйтесь, мне торопиться некуда. Я никуда не пойду, — говорит Мурашов. — Я обедаю здесь, в нарядной, мне разрешают. Сам готовлю, вот плитка. У меня, знаете ли, желудок… И что они там, в столовой, приготовят — это еще вопрос, гм… вопрос жизни и смерти, кхе-кхе… подсыплют чего-нибудь…

— Подсыплют? В самом деле?

— Да нет, это я так сказал.

— Слово не воробей…

— Согласен.

— Вас пытались отравить?

— Меня пытались убить. Здесь, в зоне. Специально этапом заслали сюда человека…

Сделав паузу, он продолжил:

— Вы знаете, на второй день, когда я попал в следственный изолятор, мне сообщили, кто из криминальных авторитетов контролирует СИЗО. И мне сказали: «Смотрящий за централом в курсе твоего дела». В том смысле, что криминальная среда не будет мне мстить как бывшему сотруднику правоохранительной системы. А мстить стали совсем другие структуры…

Живая река за окном потекла в обратном направлении — первые отобедавшие осужденные возвращались в свои отряды.

Глянув в окно, нарядчик воскликнул:

— Ну, что, пойдем. В десятый отряд. Если хотите.

Десятый отряд — простойный, или невыводной: обитателям десятого отряда не разрешают работать. Здесь сидят за особо тяжкие преступления, осужденные на большие сроки.

— Слушай, — обращается Мурашов к дневальному, — нужно кого-нибудь поразговорчивее… вот, журналисту показать — пусть побеседует, расскажет о своем деле…

Нарядчику можно ходить по территории всей зоны. Среди других осужденных, лишенных такой привилегии, он чувствует себя хозяином положения.

— Поразговорчивее? Сейчас найдем… кого-нибудь… найду, конечно, найду, — торопливо повторяет дневальный, — а вы пока проходите сюда, в помещение, проходите…

Мы заходим в тесный квадрат помещения для служебного пользования. Стол, табурет, лавка. На стенах — картинки с полуобнаженными красотками.

— Чай будете пить? — суетится дневальный.

Я отказываюсь, Мурашов неопределенно хмыкает.

— А? Нет? — продолжает дневальный. — Ну, тогда я вам другое предложу, погодите немножко…

Он скрывается в дверях, но уже через минуту опять появляется на пороге, в руках — две кружки.

— Угощайтесь, пожалуйста.

Мурашов молча берет кружку, я снова отказываюсь.

— Да это же сок! — восклицает дневальный.

Стакан сока в зоне — роскошь большая, тем более в невыводном отряде. Брикет сока — это покупка в ларьке. На деньги, которые можно снимать с личного счета. Простойная бригада не работает, деньги на личный счет не идут…

Брикетик сока могли прислать только в посылке из дома.

Я смотрю на Мурашова. Он пьет сок с таким невозмутимым видом, словно этот стакан — своеобразная дань нарядчику.

— А знаете, за что я на самом деле