женщины, ухаживающие за родителями или детьми. – Как я к нему в этом скафандре?

На уточнение Добровольского, что домой к другим детям и родным они принесут на своих руках самую ужасную госпитальную флору города, подобные личности вздыхали и пожимали плечами – всё понимаем, спасибо за заботу, но как-нибудь без вас разберёмся.

Кира Ворошилова, напротив, была из тех, кто чётко следовал инструкциям лечащего врача. На подоконнике у неё всегда несколько флакончиков с антисептиком, стопка одноразовых фартуков и нарукавников, две коробки перчаток. В палате никаких неприятных запахов, и ни разу Максим не видел Ворошилова небритым и непричёсанным.

Судьба Егора была очень незавидной. Автокатастрофа выдернула первого помощника капитана восемь лет назад из рядов обычных людей и усадила в инвалидное кресло. Парализованные ноги, проблемы с органами малого таза – вплоть до того, что, кроме постоянного мочевого катетера, пришлось оперироваться и выводить колостому. При всём этом он пытался вести активную жизнь. Спустя пару лет после аварии сумел возглавить в городе организацию маломобильных людей, посещал собрания, выступал на разных мероприятиях – в общем, рулил тем, о чём раньше никогда и не задумывался.

В том, что случилось с ним около месяца назад, каждый из них пытался обвинять исключительно себя. Кира занималась на кухне приготовлением супа, Егор сидел с ноутбуком, планируя установку очередного пандуса для нуждающихся. Когда пришло сообщение об утверждении бюджета и сроках работ, он рванул в кресле на кухню поделиться радостной новостью – и воткнулся в жену с кастрюлей горячего супа.

Спасло его то, что ниже пояса он ничего не чувствовал. Правда, в ожидании «скорой» жена, закатив его в ванную, постоянно поливала мужу ноги из душевой лейки – это в какой-то степени помешало ожогам углубиться. Но всё-таки «третья А» и местами «третья Б» степени были исходом неудачного столкновения на кухне.

Ворошилов провёл несколько дней в реанимации, после чего Добровольский забрал его в отделение – готовить к пластике. Перевязывать такого пациента было просто – никаких наркозов он не требовал, боли не замечал. Сейчас дело продвигалось хорошо – первый этап аутодермопластики прошёл успешно, раны закрывались, донорские повязки с живота и груди пора уже было снимать. Через несколько дней планировался второй этап, заключительный.

– Кира, доктор пришёл, – приподнимаясь на локтях, сказал Ворошилов. – Доброе утро. У нас всё хорошо. Домой бы скорее, там без меня дела все стоят.

И он посмотрел на своё кресло возле умывальника.

– Доброе, – кивнул Максим. – Я вас специально держать не собираюсь. Как и обещал, после второй операции десять дней, не больше.

Кира тем временем подошла к шкафу, надела плащ и туфли, поверх которых уже были бахилы.

– Ладно, Мойдодыр, – улыбнулась она мужу. – Я на работе отмечусь, не могут без меня обойтись. А ты определись, какое кино сегодня смотреть будем. Только повеселее, а то после моей работы никакой драмы не хочется.

Она подошла к постели мужа, поцеловала его в свежевыбритую щеку, после чего вышла из палаты, на ходу глядя в экран своего телефона. Добровольский проводил её внимательным взглядом, после чего дождался, когда она закроет дверь, и спросил:

– Егор Львович, я вами уже больше месяца занимаюсь. До сих пор никак язык не повернулся спросить – почему она вас время от времени называет «Мойдодыр»? При чём здесь Чуковский? Вы вроде не «кривоногий и хромой». И на умывальник не похожи.

Ворошилов рассмеялся – громко, искренне. И даже хлопнул ладонью по одеялу.

– Не «кривоногий и хромой»? – переспросил он, прекратив смеяться. – Ну, тут я бы поспорил! Не поверите, Максим Петрович, к детским стихам это не имеет отношения. Я же после аварии ничего не чувствую – примерно от пупка и ниже. Всё чужое. Колостома, катетер… Бесполезные дыры в моем теле. А выше них – все прекрасно ощущаю. Тепло, холод, руки Киры… Вот она и говорит – «мой – до дыр», – он погладил рукой по одеялу на животе. – До колостомы. До катетера. А ниже всех этих дыр – уж извините.

Закончив, он заглянул под одеяло, усмехнулся и посмотрел на доктора.

– Н-да… – протянул Добровольский. – Вот тебе и Чуковский.

Ему очень захотелось прямо сейчас оказаться в коридоре и не смотреть Ворошилову в глаза. Максим сделал пару шагов к двери, продолжая изображать, что заинтересован разговором, но при этом демонстрируя общую занятость и вовлеченность в процесс обхода.

– Хорошо, сегодня вазелин нанесём на донорские повязки, – сказал хирург, держась за ручку двери, – плёнкой целлофановой обернём. Завтра оно само всё отпадёт, – это он договаривал, прикрывая дверь со стороны коридора.

– Вдруг из маминой из спальни, кривоногий и хромой, выбегает умывальник и качает головой, – бурчал он себе под нос, возвращаясь в ординаторскую.

Зоя, санитарка-буфетчица, увидев доктора, заботливо спросила:

– Максим Петрович, вам каши не положить? Вкусная сегодня, рисовая.

– Одеяло убежало, улетела простыня, – задумчиво ответил Добровольский, совершенно не расслышав вопроса. – Что в маминой спальне делал умывальник?

– Я говорю, кашу будете? – громче переспросила Зоя. – Вы же с дежурства. Не ели, поди, ничего утром.

– Нет, спасибо, – покачал головой пришедший в себя Максим. – Каша – это совсем не моё. С детства. А хлеб я возьму.

Он выхватил из контейнера несколько кусков ароматного «подольского», обогнул тележку и направился в кабинет.

Положив хлеб на тарелку, включил чайник, а потом увидел на столе смятую бумажку в пятьдесят рублей и вспомнил, как ночью его разбудил звонок Замиры, медсестры из гнойной хирургии.

Замира олицетворяла собой ту самую узбечку, что вырвалась за пределы необразованного сообщества, закончила медучилище и теперь поглядывала сверху вниз на своих соотечественниц, выносящих «утки» и памперсы с дерьмом.

– Доктор, простите, что беспокою, но надо подойти, очень-очень надо, – сказала она торопливо в телефон. – У меня тут бабушка упала. На полу в палате сидит, я сама не подниму её на кровать. Поможете?

– А охрана что, никак? – буркнул Максим, понимая, что пойдёт сейчас в любом случае, чтобы посмотреть на бабушку.

– Они сказали: «Это не наше дело», – ответила Замира. – Вы придёте?

– Да куда я денусь. Сейчас, три минуты. Она головой не ударилась?

– Нет, в порядке с ней всё. Только поднять не могу.

Хирург встал, потянулся, посмотрел на часы. Четыре часа двенадцать минут. Быстро сполоснув лицо холодной водой, он вышел в коридор, стараясь закрыть дверь максимально тихо.

– Надо будет по пути в реанимацию заглянуть, а то я один не подниму, – сказал Добровольский себе под нос. Бабка заранее казалась ему огромной, стокилограммовой.

Разбудить реаниматолога в четыре утра, возможно, было не лучшей идеей – если бы его уже не разбудили чуть раньше. Дверь