Иное — веселые строки

Стишков, в которых и пряность и прелесть.

Они так нежны, так малопристойны,

Что не юнца — волосатого дядьку,

Коего круп шевелиться не в силах,

Скорее всего, доведут до чесотки.

А вам, ошалевшим от целований

И возлежаний, меня ли хулить-то?

Кто смеет устами, сумеет и задом!

444. XXI

Что ты ходишь блудно,

Бедный мой Аврелий?

Чувствуешь ли голод?

Или, может, жажду?

Вижу, хочешь слиться

Ты с моим любимым —

Слиться и ссосаться,

Просто присосаться.

Оттого и голод,

Оттого и жажда,

Оттого я вижу:

Видно, будет тоже

Мальчик голодать мой.

445. XXII

Мы с тобой, мой Вар, да Суффен — старинных три друга.

Одаренный человек: вкус, талант, сама тонкость

Наш Суффен. Есть и страсть у него: издает книги.

И не как мы, грешные, на дрянной вторичной

Богомерзкой бумаге. Нет, на той — для нужд царских,

Да по сгибам чтоб шито было особой ниткой,

Чтобы срез был с лоском, чтобы шрифт бил в пурпур,

Небывалой техникой: павлиньим тисненьем,

С переплетом в ризах, в хризолитовых тканях.

А раскроешь книгу — и кто же оттуда смотрит?

Где тот красочный муж? Где колоритная личность?

Да это же не Суффен, а полярный геолог,

Словно лебедь бьющийся о немой айсберг,

Злой товарищ безмолвных линялых медведей,

Заиндевелой хризантемой бродящий по тундре.

Такова, мой Вар, видно, в книгах тайная сила —

Обратит в мел яхонт, киноварь обесцветит.

446. XXIII

Нет у тебя, Фурий, ни ларя, ни лара,

Нет блохи, нет клопа, ни огня нет, ни дыма.

Правда, есть тятя с половиною, коих

Зубы кремень глодать и дробить могут.

Как привольно жить с этаким папой

И с колодой, влюбленной в такого вот папу!

Не чудо ведь — все вы на диво здравы,

И варит брюхо, чтоб жить без страха

Поджога, подкопа иль, скажем, обвала

Да дел коварных: угрозы отравы

И прочих тягостных испытаний.

Теперь тела ваши копыта крепче,

Тверже рога от засухи вечной,

Бескормицы-глада и жара и хлада,

Так в чем же дело и чем тебе плохо?

У вас во рту все высохли слюни,

Слезы в глазах и в ноздрях возгри,

Слизи нет в легких и мокроты мокрой,

Очко твое чище столовой солонки,

Гадишь ты в год раз десять, не чаще,

Окостенелым сухим горохом,

В руку бери — следа не увидишь,

Три о ладонь — не испачкаешь пальца.

Так что все, Фурий, с тобою в порядке,

Все процветают и это не мало!

Только ты мелочь прекрати клянчить,

Брось, перестань, и так тебе хватит.

447. XXIV

О цветик милый, прелестный и юный,

Нежный, каких не бывало прежде

И ныне нет, и потом не будет,

И вот — мидийских взыскует таинств!

Сам ни кола, ни двора не имея,

Богам золотым изливает горечь.

А собою красив! — говорят, — и правда,

Хорош! — хоть кола и двора и нету:

Ныряя в бездны, взмывая в выси,

Век не увидишь двора и ко́ла.

448. XXV

Педрила Талл, пухлый как пух крольчачий,

Как сеть паучья провислый, висячий

Как старца елдак, как мозг гуся щуплый,

И ты же, Талл, алчней свирепого шквала,

Чуть зазевается кто по пьянке, —

Отдай халат мой, который спер ты,

Да шарф, да шлепанцы — расписное диво

Из дальних стран, где дед не бывал твой.

А не вернешь, так я разрисую

Бока твои дряблые — берегись и бойся —

Кнутом, и наглую харю расквашу,

И станешь сам ты, словно в шторм судно,

Что носит в волнах неистовый ветер.

449. XXVI

Не под зюйд-вестом и не под норд-остом,

Не под Фавонием, не под Бореем,

Нет, под-заложен мой сельский домишко,

Фурий, за тысяч за двести пятнадцать:

Просто страх, как пагубно дует.

450. XXVIII

Пизонова свита — двое несчастных,

Плотно набиты порожние сумки,

Вераний родной, Фабулл родовитый —

Что же ваш претор так плохо считает?

Может быть, принял он прибыль за убыль?

Может, расчеты подделал бездельник?

Что говорить тут… А мой-то меня-то

Меммий, ласкал уж он так-то премного:

Что ни день, утром устраивал взъебку,

А вечерами бывало и хуже.

Так ни хуя вот и не заработал.

У всех у нас — да, единая доля.

Бедные вы мои благородные,

Други мои! Так пусть будут навеки

И Ромул и Рем покрыты позором.

451. XXXII

Милая ты моя Ипситилла,

Моя нежнейшая, моя прелестная,

Хочешь, зайду к тебе пополудни?

Только смотри, чтоб дверь кто не запер,

Да и сама сиди себе дома,

Никуда не ходи, а смотри в окошко.

Мы с тобой трахнемся девятикратно,

Об этом тебя умоляю всем сердцем

Трепетным и прошу душою,

А не то — понаделаю дыр я

Как в плаще, так и в поддевке.

452. XXXIII

Есть у Вибенниев славная банька.

С папашей в деле сынок-педрила

(Справа зайдешь — трут седого паскуду,

А отпрыска рядом на пару парят).

Народу грязь, а им деньги в шайку,

Давно бы надо обоих в шею!

Нельзя терпеть такую парилку,

Плевать, что гладкая у сына жопа.

453. XXXV

Поэту нежному, верному другу

Моему Кекилию вели, папирус:

Скорее в Верону, Новой Комы