Затем появились две горничные. Одна принесла мне чай, а вторая принялась помогать с устройством. Последняя оказалась насупленной и высокомерной молодой девицей, которая довольно неодобрительно разглядывала мой скромный гардероб. Судя по ее манерам, она привыкла распаковывать вещи более знатных особ, чем я. Девица мне сразу не понравилась; впрочем, очевидно, и она невзлюбила меня.

Зато румяная улыбчивая девушка, которая принесла мне чай, оказалась вполне дружелюбной и всеми силами старалась мне угодить. Поставив на стол тяжеленный серебряный поднос, уставленный чашками и блюдцами, она робко заметила: если я чего-то захочу, мне стоит только позвонить.

Взяв чашку, я присела к подоконнику и стала смотреть в окно. Моя комната располагалась над двором, в боковом крыле, однако оттуда были видны ворота. Волнение вновь овладело мной; показалось, будто я попала в другой мир, откуда не убежать, и моя жизнь больше никогда не будет прежней.

Я приказала себе успокоиться. Разве не учил меня отец, что жизнь переменчива и каждое утро открывает новую главу? Что ж, сейчас в моей жизни началась новая глава; внезапно я преисполнилась решимости радоваться ей во что бы то ни стало.

Моя гостиная оказалась довольно уютной. На окнах висели тяжелые гардины, на полу лежал толстый турецкий ковер, стулья были обиты темным бархатом и парчой. Можно только порадоваться тому, что мне отвели целые отдельные апартаменты!

На башне пробили куранты. И тут же дверь за моей спиной резко распахнулась. Вздрогнув, я обернулась и увидела темноволосую девочку. На ее насупленном личике горели большие и очень красивые глаза. Портила девочку только прическа, завитые в мелкие тугие кудельки волосы сбились комом и походили на парик. На ней была синяя саржевая юбка с плотным полотняным поясом и блуза того же цвета с матросским воротником, все сшито безукоризненно и прекрасно сидит на ее детской фигурке.

Девочка затворила за собой дверь и медленно пошла по комнате. Я молча и с интересом следила за ее приближением.

– Мне запретили приходить к вам до завтра, – заявила она, не поздоровавшись, – но я решила посмотреть на Вас.

– Рада слышать, потому что мне тоже хотелось на тебя взглянуть.

Мой ответ удивил ее, внезапно она выпалила:

– Не нужно мне никакого французского. Не желаю учить всякую тарабарщину!

– Иностранный язык перестанет быть тарабарщиной, как только ты им овладеешь, а если поедешь за границу, знания очень тебе пригодятся.

– Если я поеду за границу, позвольте вам заметить, что такое вряд ли произойдет, то поеду я с мужем, который будет богат, умен и сумеет объясниться на любом языке.

– Зато ты не сможешь участвовать в разговорах, и тебе придется постоянно гадать, о чем толкуют все вокруг и не смеются ли над тобой.

Девчонка метнула на меня неприязненный взгляд:

– В таком случае муж меня и научит. Я могу подождать.

Я тоже могу подождать, решила я. Первым делом необходимо заставить тебя слушаться, маленькая мадам!

Я налила себе еще чашку чаю.

– Твой опекун через своих поверенных подробно разъяснил, чего он ждет от моих уроков.

– Он мне не опекун! – вспылила девочка, но тут же, мерзко ухмыльнувшись, добавила: – Я его незаконная дочь, ублюдок! Ну как, я вас шокировала?

– Нисколько. Я знаю слово «ублюдок», и мне доводилось слышать о незаконнорожденных детях.

– Вот как… – разочарованно протянула моя будущая ученица. Внезапно у нее переменилось настроение. Просияв лучезарной улыбкой, она спросила: – Чем вы собираетесь заняться после чая?

– Помыть тебе голову и, расчесать завивку.

– Вы не посмеете! – вспыхнула она.

– Еще как посмею.

– У меня самая модная прическа!

– Она не подходит ни тебе, ни мне.

Подняв руки к голове, я пригладила косу. Я никогда не была жертвой папильоток: отец, обладавший безукоризненным вкусом, научил меня подчеркивать лучшее во мне.

Моя мать была красавицей. Внешность и высокую стройную фигуру я унаследовала от нее. Я сохранила миниатюру с маминым изображением, которую всегда носил при себе отец. Маму нарисовали в двадцатилетнем возрасте, на год старше меня теперешней. Брови вразлет, большие серые глаза дышат весельем, искренностью и, кажется, лучатся теплотой. У мамы мягкий овал лица, а гладкие волосы заплетены в косы и уложены золотой короной. Когда пришла пора и мне делать прическу, я инстинктивно переняла мамин стиль. Хорошо помню, как был поражен отец, когда я, уложив волосы, спустилась вниз. Неожиданно его добрые глаза наполнились слезами.

– Как ты похожа на нее! – воскликнул он. – Господь явил свою милость, позволив ей возродиться в тебе!

Именно тогда я поняла, как сильно он ее любил. Несмотря на то, что в его жизни было много женщин, ни одна не заняла маминого места.

От размышлений меня отвлек голос Пенелопы:

– Не хотите осмотреть замок?

Я согласилась, хотя ее внезапная любезность немного встревожила меня. Видимо, девочка замыслила какую-то проказу.

– Вначале я покажу вам парадные комнаты, – заявила она. – Сейчас там никто не живет. Даже когда у нас гостит король, он предпочитает спать в западном крыле. Там новая ванная, а в парадных комнатах ванных нет.

Она болтала без умолку, рассказывая мне о замке с такой гордостью и радостью, что тревога моя рассеялась. Если бы она действительно собиралась обидеть меня, у нее не было бы такого невинного вида.

Огромные парадные залы шли анфиладой. Вся мебель была закрыта чехлами. Парадные комнаты напомнили мне музей, забытый и заброшенный музей, который никто не посещает.

Покинутые апартаменты наполнили мою душу странной грустью, и я рада была, когда мы от туда ушли. Пенелопа вела меня нескончаемым лабиринтом коридоров. Потом мы оказались в галерее, со стен которой на нас сурово взирали портреты предков. Интересно, подумала я, что будет, если хлопнуть в ладоши, громко рассмеяться или показать им язык? Наверное, портреты осуждающе сдвинут брови!

Пенелопа тащила меня все вверх и вверх, пока мы, поднявшись еще на один марш, не оказались в длинной мансарде с низким потолком. Мне стало не по себе.

– Не кажется ли тебе, что ты достаточно мне показала? – спросила я.

Пенелопа удивилась:

– Неужели вы устали? Надеюсь, что нет, потому что я хочу показать вам самый красивый вид.

Окошки в мансарде были крошечные, больше похожие на бойницы. Я подумала, что она хочет подвести меня к одному из них, но решила не возражать, хотя внутренний голос и отговаривал меня. Беспокойство мое росло, но пока я не могла приказывать девочке, да она бы меня и не послушалась. Тут требовался тонкий подход.