Пришел главный врач, помялся, походил и сказал тихо:

– Что поделаешь… Не до трупных же пятен реанимировать. Отметьте время смерти.

Потом начались всяческие бюрократические непонятки. Кем считать умершего? Пациентом? Но он не проведен через приемный покой, и нет истории болезни. Есть ли такое понятие, как «смерть на рабочем месте по ненасильственным причинам»? Надо ли кого-то наказывать? Как же без этого, без «наказать»? Всегда легче на душе, если можно показать на кого-то пальцем и сказать: «Ату его! Это он во всем виноват!»

А если историю болезни не заводить, то на кого списать все использованные при реанимации сильнодействующие препараты? Как и в качестве кого направить тело в морг? Понятно, что в качестве трупа, но как объяснить, откуда он у нас взялся? Да и не станет его Рувимыч вскрывать! Хорошими друзьями были наш патологоанатом и покойный.

Стали думать и рядить, шелестя бумагами, а главный мне и говорит:

– Сейчас Альберт (завреанимацией) поедет к нему домой, жене сообщить. Ты езжай с ним. Все-таки он у вас в операционной и с вашими больными в реанимации больше других работал.II

Приезжаем. Две комнаты в общаге. Не смежные, а через коридор. Трое детей. Жена сидит в послеродовом отпуске с младенцем. В комнатах – беспорядок, ящики какие-то, узлы.

– Козлы вы с главным! – говорю я Альберту тихо. – Столько лет человек горбатился на больницу, а жил в общаге! И жена его тоже ведь у тебя работает анестезисткой!

– Тут дело еще хуже, – отвечает Альберт. – Они квартиру по ипотеке купили. Видишь, к переезду готовились… Кто теперь эту ипотеку выплачивать будет?

Вошли, присели. Так и так, говорим мы его испуганной жене, стало Виктору плохо прямо в реанимации. Возможно, инфаркт. Сейчас он тяжелый. На ИВЛ. Если хотите, говорим, можем вас отвезти к нему. Всякое может быть, даже самое плохое – очень уж инфаркт обширный. Тут запищал младенец на руках у вдовы. Она стала энергично, как градусник, трясти его у груди, одновременно говоря нам:

– Куда же я с ним поеду! А этих, – кивнула на притихших отпрысков трех и пяти лет, – куда дену? Какой инфаркт? Никогда не жаловался! Током его, наверное, ударило! Да, Альберт Михайлович? Я-то знаю, как там у нас с предохранителями и задними панелями у ИВЛ!

Альберт говорит:

– Саша, ты бы дала адреса родных. Может быть, надо заверенные телеграммы дать, чтобы кто-то приехал. Так мы дадим!

Тут Саша стала рыдать. Заревели и юные отпрыски в своем углу, и только младенец на Сашиных руках сохранял спокойствие сытого Будды. Хорошо, что Альберт догадался взять с собой старшую сестру реанимации. Та что-то зашептала, заходила вокруг Саши. Стали собираться, одевать детей…

Мы вышли на улицу. Альберт закурил и стал материться через сигарету, зло щурясь и сплевывая:

– Сюда бы этих писак! «Врачи взяточники!», «Медицинская коррупция!», «Халатность в белых халатах!». Много Витька взяток набрал!? Жил как бомж! Куда теперь Сашка с тремя детишками?

А министр наш, счетовод х@ев, всё пугает и пугает!

Уйду и детям накажу: «В медицину – ни ногой!»

Вышла вдова Саша, ведя за руки «взрослых» детей. Старшая сестра реанимации несла на руках младенца.

* * *

Потом были похороны. Грязь, дождь. Из родственников была только старенькая мать Саши. У Виктора живых родных уже не осталось. На поминках мы с Альбертом напились. Совершенно неясно, как выплатить ипотеку. И кто будет давать наркоз нейрохирургическим больным?

Anamnesis vitae

Есть у нас пожилой ЛОР-врач. Знакомясь, звоня по телефону, он представляется так:

– Киселёв. Доктор по ушам.

Мы посмеиваемся, а он говорит:

– Вы и не представляете, сколько людей не знают, что такое – отоларинголог!Стена плача

Злокачественные опухоли головного мозга – лучше доброкачественных. Они – мягкие, «сопливые», часто образуют кисты и поэтому удаляются достаточно легко. Кровеносных сосудов в них мало, и кровопотеря во время операции – незначительная.

Доброкачественные опухоли головного мозга (та же менингиома) – плотные, как подошва. Удалять такую одним блоком нельзя: травматично и рвутся сосуды, кровоснабжающие и опухоль, и одновременно определенные участки головного мозга. Удалять менингиому надо маленькими кусочками, сохраняя все сосуды опухоли. Избежать кровотечения – очень трудно. Главное – не навредить, не «приделать» оперируемому новой неврологической симптоматики. Когда имеем дело со «злом», всегда есть надежда, что в дальнейшем начатое дело довершит лучевая и химиотерапия. Доброкачественную необходимо удалять тотально. Это долго и утомительно. Для больного – опасно.

* * *

Вот у этой семнадцатилетней девушки Кати, сидящей напротив меня, – злокачественная опухоль (глиобластома) левого полушария головного мозга. Удивительно приятная девушка. В юности я именно на такой хотел бы жениться: интеллигентная, домашняя девочка, улыбчивая и спокойная. А когда такая со скрипочкой в футляре идет из своей филармонии… Неотразимо! Я же не знал тогда, что именно вот такие и бывают, чаще всего, ужасными стервами.

Мама у этой девушки – врач-лаборант из нашей больницы Людмила Яковлевна, для меня – просто Люда. Плачет и все рассказывает, какая умница у нее дочь. Говорит о ней уже как о покойнике – только хорошее.

Катю мы обследовали амбулаторно. Предложили операцию, и теперь она пришла в отделение, чтобы узнать окончательно, что и как, и дать (или – не дать) свое согласие на хирургическое вмешательство.

Разговариваем долго. В конце концов я говорю:

– Катя! Где логика? Я тебе уже целый час твержу, что опухоль у тебя доброкачественная, а ты все сомневаешься! А если бы я сказал – «злокачественная», ты бы сразу поверила?

– Но в заключении по биопсии написано – «глиобластома»!

– Я так говорил? Нет – не говорил. За твое лечение отвечаю я, а не гистологи. Вот удалим опухоль, рассмотрят ее целиком те же гистологи – тогда и будет верное заключение. И то – главное, все-таки клиника, а не анализы и умозаключение тех, кто сам не лечит…

– Удалите – и всё?

– Там видно будет. Есть такие случаи, когда бывает необходимо и лучевую терапию провести, и химиотерапию… Мне, Катя, проще всего было бы сказать тебе, что опухоль злокачественная. Это для меня было бы и алиби, и индульгенция! Что бы потом с тобой ни случилось, всегда можно сказать: «А что ты хочешь? Это – зло. Жива пока – вот и радуйся!» Не поверишь, но больные, знающие, что у них злокачественная опухоль, очень удобны в обращении! Они редко жалуются на грубость медсестер, больничную еду, сквозняки, поспешность врачей.

Не до этого им! Они уже о Боге думают… Пойдем-ка, я тебе нашу «Стену плача» покажу.

Идем с Катей в ординаторскую. Когда-то, очень давно, наш первый, ныне покойный, заведующий удачно прооперировал девочку пяти лет с опухолью мозжечка. На радостях повесил на стенку в ординаторской небольшое ее фото. (Не опухоли, а девочки!) А лет через пять мамашка привела эту, уже почти взрослую, мадемуазель к нам в отделение. Никаких признаков рецидива опухоли у нее обнаружено не было.