на отгул или в Баку. Ты же знаешь, какой у него норд в голове… А он заявится — ты в пески подашься.

— Ничего, сойдемся как-нибудь, не в море корабли, — сказал Толик.

Ресторан постепенно заполнялся, и официантку нетерпеливо позвали клиенты. Она отошла, а Толик подробно рассказал мне, что ему в песках надоело, да и с завгаром экспедиции у него нелады. Хочет походить по морю, пощупать за жабры рыбацкую удачу. Вот Пашка — пусть и сведет его со своим капитаном, капитан этот, говорят, не хуже тюленя чует, где взять рыбу. А к геологам Толик вернется, если завгар сменится. Есть надежда, такого сукиного сына, калымщика долго держать не станут.

Я уже допил мутную черную жижу, которую, вероятно, варили в суповом котле один раз на весь день и в меню называли «кофе», и поднялся.

Толик на прощанье меня уверил:

— Ты не думай!.. Про то, что я в песках, где хочешь дорогу найду и проеду, — то правда. Но ты меня купил! Помоложе бы я был, подурнее и похмельнее, в драку стал бы вязаться. Мы, пятигорские, не любим, когда нас лопухами выставляют.

— Так ведь и я был бы помоложе, — ответил я.

Он остался за пивом, а я зашагал по лестнице на пятый этаж с таким чувством, что только сейчас — за обедом — началась моя поездка, хоть уже два дня, как я улетел из Алма-Аты. Впереди у меня действительно были Мангышлак, Кара-Бугаз, Красноводск. И в окно я видел не городскую площадь, обставленную многоэтажными домами и с молчащим зимой фонтаном посередине, а необычно спокойный для декабря Каспий, застывшие волны барханов, уступами спускающийся к морю Мангышлак, бугристую отмель, по которой идет дорога из Бекдаша в Старый Кара-Бугаз, покинутый город, в нем — всего десять или двенадцать человек, а бывает, население ненадолго увеличивается за счет бродячих изыскательских партий.

Я представлял себе пески, где как-то особенно отчетливо ощущаешь ход времени — при всей неподвижности пустыни. А может быть, именно поэтому. И далекое не кажется далеким. Если по дороге остановить машину, выйти, то вдруг подумаешь: а не за крутым ли холмом справа стоит юрта словоохотливой казашки? Ее сто с лишним лет назад на пути в Хиву встретил Арминий Вамбери. В образе смиренного и богобоязненного дервиша этот венгерский ученый странствовал по караванным тропам Средней Азии, и на каждом повороте, на каждом ночлеге его подстерегала опасность разоблачения, несмотря на то, что он в совершенстве владел несколькими восточными языками. А что в середине XIX века могло ожидать проникшего в эти края лазутчика-европейца? Пожизненное заключение в ямах у хана хивинского. А у бухарского эмира кроме зиндана[1] для непрошеных дерзких пришельцев всегда был наполним прозрачной водой выложенный изразцами бассейн. В нем задумчиво шевелили усами некормленые саженные сомы, головы — величиной с телячью…

Но все эти ужасы — и действительные, и преувеличенные — не могли остановить Вамбери. Он продолжал идти с купцами и паломниками. И в разговоре со случайно встреченной казашкой захотел уяснить, что же заставляет их постоянно кочевать, и женщина со смехом ответила:

— Мы не так ленивы, как вы… Человек должен двигаться, потому что солнце, месяц, звезды, воды, животные, птицы, рыбы — все движется, только земля и мертвые остаются на месте.

Она была права — и тогда, и теперь. Земля оставалась на месте, со всем, что было тут, что есть и что будет. И рядом с древними захоронениями, тысячелетними колодцами и загонами для баранов ложились на песок ажурные тени разведочных нефтяных вышек, возвышались радиоантенны над домиками метеостанций, а в прибрежных поселках гудели рыбацкие проворные катера, и в пустыне машинные узоры тянулись по соседству с округлыми осыпающимися верблюжьими следами.

Я решил — пора на Мангышлак, в Шевченко, рано утром, с первым рейсом. Но самолет задерживался. И никто не мог точно сказать, сколько еще придется вышагивать по залу ожидания… Наверное, это неосуществимая мечта — стать когда-нибудь независимым от расписания Аэрофлота, от запретов службы погоды, от заминок в пути и разных других неудач, которые невозможно предусмотреть заранее.

II

В тот раз, когда Толик разоблачил в Гурьеве мои усердные поддакивания насчет кошмаров пустыни, я рассказывал по радио о самой первой своей поездке в эти края. Я добирался на Мангышлак не с севера на юг, как сейчас, а с юга на север — через Красноводск и Кара-Бугаз, с длительными остановками.

Если из Красноводска лететь круто на север — в Бекдаш — над угрюмой, серой, а местами черной пустыней, то в левом иллюминаторе будет стеной стоять Каспий. Потом самолет возьмет мористее, и внезапно по курсу возникнет шатер в полнеба, вроде бы дымчатый, но с лиловыми оттенками, розовыми и сиреневыми прожилками. Разноцветный купол залива… Внизу, как на искусно исполненном макете, потянется узкая песчаная полоса, отделяющая Каспий от Кара-Богаз-Гола.

Я жил в Бекдаше в одноэтажной деревянной гостинице почти на берегу. За окном таилась многозначительная тишина, но стоило выйти наружу — и слышалось спокойное дыхание Каспия. С пристани доносился приглушенный скрежет лебедки, дребезжали платформы. Это терпеливо стоял с утра под погрузкой «Абай Кунанбаев». В конце улицы в невидимом море белыми и красными огнями мигали плавучие буи: чуть правее в густом черном небе появлялись равномерные вспышки: маяк на близком от берега острове Кара-Ада встречал корабли, идущие в сегодняшнюю столицу комбината «Карабогазсульфат».

Но спокойствие моря оказалось обманчивым. Часов в одиннадцать примчался неожиданный норд, а точнее — норд-норд-вест… Мое окно выходило на юг, и можно было почувствовать, как ветер с размаху натыкается на приземистое здание и не задумываясь кидается в обход, словно он куда-то спешит. Дыхание моря стало прерывистым. К утру море уже ревело и громоздило целые горы, совсем как у Паустовского в его «Кара-Бугазе».

Такой нее шторм — только, пожалуй, еще свирепее — у этих берегов был и в то январское утро 1920 года.

На противоположной стороне Каспия красные дрались на подступах к Петровску-Порту, и деникинские контрразведчики без разбору набили в трюм парохода «Св. Николай» и большевиков, и пленных красногвардейцев, и людей случайных, неизвестно за что, по одному только подозрению, попавших в их тюрьму.

Пожилой, как его пароход, капитан, мрачно наморщив лоб, читал лоцию: малоутешительные сведения об острове Кара-Ада — о том, который против мыса Бекдаш, к северу от залива Кара-Бугазского. Остров пустынный. Безводный. Подходы к нему крайне опасны из-за рифов. Якорных стоянок нет.

Но не от капитана зависело, идти туда или не идти. Это решал подтянутый офицер с выпуклыми серыми глазами. Несмотря на затяжной шторм, они добрались до Кара-Ада,