Так день неизменно переходил в ночь, а пьяные ночи — в восход солнца в пустыне. Казалось, ты покидал театральную тьму дня ради иллюминации ночи, а солнце Дезер-д'Ор превращалось в чужака, который, мнится пьянице, ходит за ним. Так я провел первые несколько недель, подбирая в барах чеки всех этих мелких шустрых искателей удовольствий, прибывших сюда из столицы кино, — в краткой биографии, которую большинство знало друг о друге, я считался пилотом из богатой, живущей на Восточном побережье страны семьи, к чему я добавил деталь о распавшемся браке, что я и топил в вине. Такое вполне могло сойти за правду, и я порой верил тому, что говорил, и пытался излечиться на вполне реальном солнце Дезер-д'Ор с его кактусами, горой и ярко-зеленой листвой его любви и денег.

На большинство мотыльков бара Дезер-д'Ор я производил, должно быть, внушительное впечатление. У меня были нашивки старшего лейтенанта и «крылышки», у меня были боевые ордена за войну в Азии, продолжавшуюся скачками, я даже выглядел как человек, принимавший в ней участие. У меня были светлые волосы и голубые глаза, и я имел более шести футов росту. Я был красив и знал это: я достаточно долго изучал себя в зеркале. Однако я никогда не считал, что произвожу должное впечатление. В форме я чувствовал себя как безработный актер, который, одевшись для роли, пытается заинтересовать директора по подбору актеров.

Конечно, человек смотрит на себя своими глазами, и я едва ли с уверенностью мог сказать, каким меня видели другие люди. В те дни я был молодым человеком, временно чувствовавшим себя стариком, и хотя я считал, что много чего знаю, делать я умел немногое. Однако выигранные в покер деньги, форма летчика и сидение в обнимку позволяли большинству людей считать, что я могу постоять за себя, и я старался не вносить поправок в это впечатление. Тому способствовало и мое телосложение борца легкого веса.

Я встречался регулярно лишь с несколькими людьми. Потребовалось бы слишком много усилий, чтобы найти новых друзей. Во внесезонье любую знаменитость, обитавшую в Дезер-д'Ор, окружал «двор». Куда бы ты ни пошел в гости, можно было не сомневаться, что одни и те же люди будут наполнять стакан хозяина, смеяться его высказываниям, трудиться, я полагаю, как слуги, ради его удовольствия, стараясь, чтобы все играли в его любимые игры, чтобы рассказывали его любимые истории; «двор» был разделен на клики, боровшиеся за расположение властелина. Не было ничего необычного и в том, что две знаменитости любили часто встречаться.

В доме Доротеи О'Фэй, который она назвала «Опохмелкой», я бывал особенно часто: Доротея как-то вечером подобрала меня в баре и вместе со своими друзьями привезла к себе в дом, ее «двор» состоял из владельца гаража и его жены, агента по недвижимости и его жены, человека, занимающегося рекламой для «Сьюприм пикчерс», бывшей хористки, с которой Доротея дружила много лет, и пьяницы по имени О'Фэй, который был женат на Доротее, затем развелся, и теперь она держала его при себе для мелких поручений. Доротея в прошлом была актрисой с именем на разных ролях и достаточно известной певицей в ночных клубах, а в сорок три года временно ушла со сцены. Несколько лет назад приятель посоветовал ей вложить деньги в Дезер-д'Ор, и говорили, что теперь Доротея стала богатой. Насколько богатой — никто не знал, так как она скрывала свои денежные траты, отличаясь щедростью, чередующейся со скаредностью.

Доротея была красивой женщиной с пышными формами и потрясающими черными волосами; она пользовалась дурной репутацией, будучи хористкой много лет тому назад, а потом прославилась как певица ночных клубов. Она похвалялась тем, что успела побывать всюду, все перепробовала и все, что только можно, познала. Она была девицей по вызову, журналисткой-сплетницей (надо сказать, в разное время), знаменитостью, неудачницей; родилась она в Чикаго, а в Нью-Йорке обнаружила, что отец ее был пьяницей и от этого умер, мать же сбежала с другим мужчиной. В двенадцать лет она работала за отца, который был кем-то вроде дворника: собирала с жильцов плату и выносила мусор. В шестнадцать лет она была содержанкой у наследника состояния, сделанного на Стали, а года два спустя у нее был роман с европейским принцем, и она родила ему незаконного сына; она наживала деньги и теряла деньги, была трижды замужем — про последнего мужа говорила: «Я помню его куда хуже, чем тех, с кем провела одну ночь». У нее была даже великая любовь. Он был военным летчиком и погиб, когда вез почту, и она говорила, что поэтому привязалась ко мне. «Я не знала никого такого, как он», — со вздохом говорила она. Выпив и расчувствовавшись, она была уверена, что вся ее жизнь сложилась бы иначе, будь он жив, — а трезвая совсем по-другому думала. «Если бы он не умер, — говорила она, — мы бы измотали друг друга. Здорово, когда не успеваешь испортить хорошее».

Доротея была известна своей резкостью и волевой манерой поведения и считалась заманчивой добычей среди вращавшихся вокруг нее нефтяников, мужчин, делавших деньги в швейной промышленности, и мужчин… позвольте мне не продолжать перечня. Большинство из них отличалось тем, что дела позволяли им путешествовать, и они усиленно старались иметь возле себя женщин, которые заставляли других мужчин обращать на них внимание. Меня восхищало удобство их маршрутов, проходивших по треугольнику: Калифорния, Флорида и Восточное побережье. Обычно таких мужчин видели с молодыми женщинами — моделями, которых содержали миллионеры, или юными разведенками, которым посчастливилось оказаться замешанными в скандале, — но Доротея, в противоположность этим девицам, обладала живым умом и острым языком, что высоко ценилось. Согласно моей теории, мужчины приглашали ее как делового партнера, и в изнуряющей атмосфере ночного клуба им было легко с Доротеей — они могли с ней поговорить. Ее поклонники всегда говорили мне: «Шикарная штучка. Одна из лучших». В ответ на это Доротея могла ответить, если бы спросили ее мнение: «Этот сойдет. Мерзавец, но не фальшивка». Она делила людей на категории. У нее были хорошие ребята, мерзавцы и фальшивки, и хуже всего были фальшивки. Хорошим малым, как я понял по одному примеру, был тот, что, не скрывая, соблюдал лишь свои интересы. Мерзавец держался таких же взглядов, но получал удовольствие, причиняя боль другим. Фальшивка утверждал, что его заботит что угодно, только не собственные интересы. Какое-то время Доротея не знала, как быть со мной, куда поместить меня — в разряд хороших ребят, мерзавцев или фальшивок. Я стремился хорошо проводить время, как всегда и говорил ей, и она это одобряла, но я совершил ошибку, сказав, что хочу писать, а писатели, по ее статистике, относились к фальшивкам.

Так или иначе, у нее была своя система отсчета. И она отличалась сильно развитой лояльностью. Если ты ее друг — значит, друг, и хотя Доротея была жесткой в ведении дел, как я часто слышал, она держалась правила никогда не доставлять тебе без нужды неприятных минут. При этом она была широкой натурой. У нее всегда были гости к ужину, всегда было виски, и хотя в доме имелось две гостиных, обставленных тяжелой, обитой бархатом мебелью, «двор» собирался в обшитом деревом кабинете с большим домашним баром, телевизором и афишами ночных клубов, где в свое время выступала Доротея. У Доротеи играли в те игры, которые ей нравились, сплетничали лишь о том, что ее интересовало, — словом, вечер за вечером мы проводили точно так, как накануне. Любимым занятием Доротеи была игра в «Призрак», и я не мог не восхищаться тем, с каким азартом она старалась выиграть. Доротея не получила образования и радовалась, когда могла правильно написать фамилии тех, кто бывал у нее в доме.