Кстати, известно ли тебе, что до Эрфурта я буду на попечении «очень порядочных» людей, а с Эрфурта предоставлена сама себе? «Очень порядочные» люди едут на Дрезден, я же, если захочу, могу пленить прусского генерала… Ты не беспокоишься немного? Не ревнуешь? Ты ревновал, когда расставался со мной…

Ну, вот. Я очень люблю тебя, мой большой Волк, и от всего сердца целую тебя. Мысленно я сворачиваюсь в клубочек у тебя на коленях, как делала, когда была совсем маленькой девочкой.

Грета

P. S. Надеюсь, что там, у твоего принца, найдется теннис?»

Иметь младшую сестренку, сначала забавляться с нею, как с живой куклой, потом, как с подружкой по играм, потом видеть, как она пышно распускается в молодую девушку. Чувствовать, как свежие девичьи руки охватывают твою шею, вдыхать аромат ее волос, ловить нежный взгляд ее глаз, и при этом не ощущать нездорового волнения – вот редкое наслаждение, достающееся на долю старших братьев, которые были в дружеских, нежных отношениях с сестрами значительно более молодыми, чем они. Грета, родившаяся в 1890 году, совершенно не знала нашей матери, умершей в 1896 году. Трудно сказать, чтобы она много больше знала отца, который проводил большинство времени вне дома. И вплоть до катастрофы, разорившей нас и лишившей отца, я был единственным воспитателем Греты. Но добро, которое я сделал Грете, она мне вернула сторицей. Присутствие этого чистого существа мешало мне исповедовать по отношению к женщинам грубые, презрительные теории моих современников. Разумеется, живя в Париже молодым, праздным, богатым, свободным, я не вел монашеской жизни. Но, по крайней мере, я не изрекал, что все женщины – негодницы и что любовь – просто телодвижение. Маленький голубой французский цветочек цвел у меня на сердце, когда я отправлялся в Германию.

В то время, когда я углубился в эти воспоминания, в зал вошел железнодорожный чиновник; его раздраженный голос дал знать, что эрфуртский поезд опаздывает на семь минут. Это сообщение оторвало меня от моих грез и заставило вспомнить, что у меня имеется второе письмо, которое тоже надо перечитать.

Это второе письмо, – несравненно более длинное, было тоже написано по-французски, но более широким, выписавшимся почерком. Это письмо, имевшее в уголках бумаги золотую корону, было помечено позавчерашним числом и замком Ротберг. Я получил его накануне в Карлсбаде.

«К Вам имеется просьба, мой друг, – гласило это письмо, – вызвать пред Вашими глазами (глазами цвета неба Франции) укромный уголок, где я так люблю слушать Ваш голос, читающий мне моих любимых поэтов… Вы представляете себе это, не правда ли? А теперь – час пополуночи. Вокруг меня все спит в замке. Царит глубокая тишина, немного жуткая…

Думаете ли Вы хоть немного о нашем унылом и. достославном Ротберге? Думаете ли об узнице, изнывающей там, узнице своего ранга и немецкой верности? Не смею верить этому. Вы – юный француз, а это значит – существо остроумное, очаровательное и… легкомысленное. Поездка в Карлсбад явилась для Вас праздничным отпуском школьника, и я уверена, что. Вы усиленно развлекаетесь в Карлсбаде. Ведь он наполнен хорошенькими и доступными созданиями, а никогда еще не было видано француза, способного остаться спокойным среди хорошеньких и доступных созданий.

Я нападаю на Вас, я несправедлива. Я слишком уважаю Вас, чтобы думать, будто некий образ может уступить в Вашей душе место другим женщинам. У Вас благородное сердце. Ваше отсутствие – услуга, которую Вы оказываете мне; мне приятно, что именно Вы устраиваете меня, Вы выбираете помещение для меня. Таким, образом, когда в сентябре я буду далеко от Вас, Вы будете в состоянии вызывать в воображении те места, где я буду жить (в конце концов, я устроюсь с принцем так, чтобы мне хоть на несколько дней оказалась надобность в Вас). Я уверена, что Вы подыщете мне отличное гнездышко. Не забудьте, чтобы в ванной комнате был устроен аппарат для нагревания белья: я так ужасно страдала в прошлом году в Мариенбаде, где Берте приходилось нагревать мое белье на какой-то ужасающей керосиновой печке!

Я слышу тяжелые шаги часовых, совершающих обход замка; твердый солдатский шаг вызывает передо мной видение немецкой мощи и охраны. Увы! Этой мощи, этой охраны еще недостаточно для моего покоя. Эту ночь, как и прошлую, я буду плохо спать… Мне не хватает сознания, что недалеко от меня в этом бесконечном замке спит мой дорогой наследственный враг. (Принцесса намекает на наследственную вражду Франции и Германии). Он не защищает меня от физических опасностей, как крепкая немецкая стража. Но он умеет отгонять от меня минуты страшной меланхолии, которая одолевает меня каждый раз, когда я задумаюсь об условиях своей жизни… О, мой поэт и профессор, Ваша ученица должна признаться, что вдали от Вас чувствует себя одинокой. И ей грустно думать, что, даже и вернувшись обратно, вы целых пять долгих недель не будете спать под одной крышей с ней!

Я одна посетила все наши любимые места… Мария-Елена-Зиц, Гриппштейн, Тиргартенский лес, Фазаний павильон. Но пейзажи, казавшиеся нам такими прелестными, такими улыбающимися, потеряли для меня часть своего обаяния и даже красоты… Но что я говорю! Я просто забываю, кто я такая и кем я должна быть. Вы должны били внушить мне странное доверие, чтобы вызывать меня на подобные признания. Горды ли Вы этим, по крайней мере? Скажите «да», чтобы я была не так смущена и не так возмущена собой.

Завтра с первой почтой я жду от Вас письма. Но Бога ради пусть оно принесет мне Вас таким, каким Вы бываете около меня, а не исполнительным служащим (каким Вы были в последнем письме)! Друг мой! Я устала от почтения! Я жила в почтении при эрленбургском дворе всю свою юность. Я окружена почтением в Ротберге, где меня, как владетельную принцессу, уважают все, даже мой супруг! Вы, мой новый подданный, освобождены мною от обязанности относиться с почтением к Вашей повелительнице и другу! Решено ли? Получу ли я желанное письмо не от подданного, а от друга; письмо, которое друг не осмелился прочесть повелительнице?

Спешу запечатать это письмо: быть может, я порву его, если стану перечитывать!

Эльза, принцесса Ротенбургская

P. S. Больберг просит напомнить Вам, чтобы Вы не забыли подыскать четыре рюмочки к моему ликерному прибору, Она напоминает адрес: Штинде, придворный поставщик, Бергштрассе, 28.

Второй P. S. Поверите ли Вы, что еще сегодня вечером мне пришлось обедать в замке с министром полиции Дронтгеймом, его необъятной женой и сестрой Фрикой? Он переходит с Фрикой все границы. Он наедине с ней удалился в английский парк… Подумайте только, как в эти минуты мое сердце билось для вас!»

Хорошо ли я сделал, что прочел это письмо после освежающего письма Греты? Я перечитывал письмо принцессы с хладнокровием нотариуса, а ведь третьего дня, получив его в Карлсбаде, оно немного опьянило меня. Я принялся танцевать, а потом стал внимательно смотреть на себя в зеркало, почти с нежностью поправил прическу и галстук. В заключение я заявил самому себе, что все это естественно и даже очень понятно, и что у моей повелительницы хороший вкус… И, словно школьник, я принялся целовать сначала каракули, долженствовавшие обозначать имя «Эльза», а потом портрет, стоявший у меня на столе и изображавший мою «повелительницу» в короне, с обнаженными плечами полуприкрытыми парадной мантией. И я старался не замечать, что эта фотография имела давность доброй дюжины лет.