Муженек ее, а звали его Борисом Борисовичем, уставился на жену с ужасом. Борис ведь свою дочку любил, а холодные объятия зимнего бога не для смертных девиц. Но, наверное, Дарья и сама немного ворожить умела, потому что муж ни в чем ей отказать не мог. Со слезами посадил он дочку на сани, завез в глухой лес и оставил у большой ели.

Долго девушка сидела одна, тряслась и дрожала, и замерзала все сильнее. Наконец она услышала громкий топот и треск. Подняла она голову и увидела, что сам Морозко к ней идет: скачет между деревьев и прищелкивает пальцами.

– Но какой он с виду? – спросила Ольга.

Дуня пожала плечами.

– Что до этого, то все разное сказывают. Кто-то говорит, что он просто холодный трескучий ветер, шелестящий между елей. Другие говорят, что он – старик на санях, со сверкающими глазами и ледяными руками. А еще другие твердят, что он похож на воина в расцвете сил, только одет во все белое и оружие у него изо льда. Никто не знает. Но что-то пришло к Марфе, пока она там сидела: ледяной ветер ударил ей в лицо, и стало ей еще холоднее. А потом Морозко заговорил с ней голосом зимней вьюги и бурана: «Тепло ли тебе, красавица?»

Марфа была девушка воспитанная и все свои беды сносила, не жалуясь, и потому ответила: «Тепло, спасибо, государь Морозко». Тут демон хозяин зимы захохотал – и ветер стал еще сильнее. Верхушки деревьев застонали, а Морозко снова спросил: «А теперь? Тепло ли тебе, милая?» Хоть Марфа едва могла говорить от холода, она снова ответила: «Тепло. Мне тепло, спасибо». Тогда начался настоящий буран: ветер выл и хлестал по лицу так, что бедняжка Марфа уже ждала, что ей всю кожу сорвет. Но Морозко уже больше не смеялся, и когда он снова спросил: «Тепло ли тебе, моя милая?», она ответила, еле шевеля закоченевшими губами, хоть у нее в глазах уже стало черным-черно: «Да… тепло. Мне тепло, государь мой Морозко».

Тогда тот восхитился ее отвагой и сжалился над ее бедой. Он завернул Марфу в свою шубу из синей парчи и посадил на сани. Выехав из леса, он высадил девушку у дверей избы: она так и осталась в великолепной шубе, а в руках держала шкатулку с самоцветами, золотыми и серебряными украшениями. Снова увидев дочку, отец заплакал от радости. А вот Дарья и ее дочь пришли в ярость при виде Марфы, богато одетой и сияющей, да еще и с княжескими богатствами. Так что Дарья повернулась к мужу и сказала: «Муженек, быстрее! Вези мою дочку Лизоньку на своих санях. Те подарки, что Морозко дал Марфе, померкнут рядом с теми, что подарит он моей дочке!»

Хоть в душе Борис и был против этой глупости, он посадил Лизу на сани. На девушке было самое нарядное платье, куталась она в теплые меховые шубы. Отец завез ее далеко в лес и оставил под той же елью. Лиза тоже просидела там долго. Она стала уже сильно замерзать, несмотря на шубы, когда Морозко, наконец, вышел из-за деревьев, прищелкивая пальцами и чему-то смеясь. Пританцовывая, он подошел прямо к Лизе и дохнул ей в лицо – и дыхание его было северным ветром, который промораживает до костей. Он улыбнулся и спросил: «Тепло тебе, милая?» Дрожа всем телом, Лиза ответила: «Конечно, нет, дурень! Неужто не видишь, что я помираю от холода?»

Ветер завыл еще сильнее, дуя резкими до боли порывами. Перекрикивая шум, Морозко спросил: «А теперь? Согрелась ли?» Девица заверещала в ответ: «Нет, идиот! Я замерзла. Мне еще никогда не было так холодно! Я жду моего жениха Морозко, но этот увалень еще не пришел». Когда Морозко это услышал, глаза у него стали жесткими как адамант. Он обхватил ее шею пальцами, наклонился и прошептал девушке на ухо: «А теперь тебе тепло, голубка?» Но девушка не смогла ответить: когда он ее коснулся, она умерла – и теперь лежала замерзшая на снегу.

Дома ждала Дарья, расхаживая туда-сюда. «Две шкатулки золота, не меньше, – говорила она, потирая руки. – Подвенечное платье из лучшего бархата и свадебные одеяла из тонкой шерсти». Ее муж молчал. Тени становились все длиннее, а ее дочери так и не было видно. Наконец Дарья отправила мужа за девушкой, приказав поосторожнее обращаться с ее шкатулками с сокровищами.

Когда Борис приехал к ели, где утром оставил дочь, никакого сокровища там не оказалось – только сама девушка лежала мертвая на снегу.

С тяжелым сердцем он поднял дочь на руки и привез домой. Мать выбежала встречать их. «Лизонька! – окликнула она ее. – Милая моя!»

И тут она увидела тело дочери, лежащее в санях. В это мгновение палец Морозко дотронулся до сердца Дарьи, и она упала замертво.

Все немного помолчали, оценив услышанное.

А потом Ольга жалобно спросила:

– А что же стало с Марфой? Она вышла за него? За царя Морозко?

– Вот уж и правда, холодные руки, – пробормотал Коля с ухмылкой, ни к кому в особенности не обращаясь.

Дуня строго на него посмотрела, но ответом не удостоила.

– Да нет, Олюшка, – сказала она девочке, – не думаю. Зачем Морозко смертная девушка? Скорее всего, она стала женой какого-нибудь богатого крестьянина, принеся ему самое богатое приданое на всей Руси.

Похоже, Оля собиралась возмутиться таким неромантичным концом, но Дуня уже встала, хрустя костями, и собралась идти спать. Полати были широкими, как большая кровать, и на ней спали старики, малые дети и хворые. Дуня устроилась там с Алешей.

Остальные поцеловали мать и разошлись. Наконец встала и сама Марина. Несмотря на зимнюю одежду, Дуня опять заметила, насколько та исхудала – и сердце у старушки заныло.

«Скоро весна, – утешила она себя. – Леса зазеленеют, а скотина станет давать жирное молоко. И я испеку ей пирог с яйцами, капустой и дичью, и на солнышке она снова станет здоровой».

Однако взгляд Марины наполнял старую нянюшку тревогой.

Ягненок наконец-то вышел: лохматый и тощий, черный, словно мертвое дерево под дождем. Овца принялась решительно вылизывать малыша, и вскоре крошечное создание уже стояло, покачиваясь на своих малюсеньких копытцах.

– Молодец, – сказал Петр Владимирович овце и тоже встал. Ноющая спина запротестовала, когда он ее распрямил. – Но ночку могла бы выбрать и поудачнее.

Ветер за стенами завывал как домовой. Овца равнодушно помахала хвостом. Петр ухмыльнулся и оставил их. Отличный барашек, родился в лоне запоздалого зимнего бурана. Добрый знак.

Петр Владимирович был важным человеком: боярином с богатыми угодьями и множеством людей, готовых выполнять его приказы. Проводил он ночи с рожающими животными исключительно потому, что сам так решил. Однако он неизменно присутствовал при том, как новое существо появлялось на свет, пополняя его стада – и часто извлекал его на белый свет собственными измазанными в крови руками.

Ледяной дождь прекратился, небо начало расчищаться. Несколько отважных звезд уже показались сквозь тучи, когда Петр вышел на двор, закрыв за собой двери хлева. Несмотря на сырую погоду, его дом был почти по крышу погребен скопившимся за зиму снегом. Только островерхая крыша и трубы остались снаружи, да еще пространство у двери, которое дворовые Петра старательно расчищали.