В летней части его просторного дома были большие окна и открытый очаг. Вот только с приходом зимы эту часть закрывали – и сейчас она выглядела совсем заброшенной, засыпанная снегом и скованная льдом. В зимней части дома были громадные печки и маленькие, высоко расположенные окна. Из труб постоянно струился дым, и при первых же заморозках Петр вставлял в оконные рамы куски льда, чтобы останавливать холод, но пропускать свет. Сейчас огонь, горевший в спальне его жены, отбрасывал колеблющуюся полосу золотого света на снег.

Подумав о жене, Петр ускорил шаги. Марина будет рада узнать про ягненка.

Переходы между дворовыми постройками были перекрыты крышами и вымощены бревнами, защищая от снега и грязи. Однако ледяной дождь шел с рассвета, и задуваемая ветром влага пропитала дерево и замерзла. Дорога была коварной, мокрые сугробы, выщербленные каплями дождя, были в рост человека, однако ноги Петра, обутые в валяные и отороченные мехом сапоги, ступали уверенно. Задержавшись на сонной кухне, он полил воды на грязные руки. На печи Алеша заворочался и всхлипнул во сне.

Комната его жены была небольшой – из-за морозов, – но ярко освещалась и, по меркам севера, была роскошной. Деревянные стены были обиты тканью. Прекрасный ковер (часть Марининого приданого) проделал долгий и непростой путь из самого Царьграда. Фантастическая резьба покрывала деревянные скамьи, одеяла из волчьего и заячьего меха лежали дымчатыми грудами.

От небольшой печурки в углу шел яркий свет. Марина еще не ложилась: она сидела у огня, закутавшись в халат из белой шерсти, и расчесывала волосы. Даже после рождения четырех детей волосы у нее оставались густыми и темными, и доходили почти до коленей. В сумеречном свете огня она казалась очень похожей на ту невесту, которую Петр привез в свой дом так много лет назад.

– Все закончилось? – спросила Марина.

Отложив гребень, она начала заплетать косу. Взгляд ее не отрывался от печки.

– Да, – ответил Петр рассеянно. В приветливом тепле он сбросил с себя кафтан. – Красивый барашек. И мать тоже здорова: добрый знак.

Марина улыбнулась.

– Рада, это нам понадобится, – сказала она. – Я жду ребенка.

Петр вздрогнул, запутавшись в рубашке. Он открыл было рот – и снова его закрыл. Такое, конечно, могло быть, вот только она уже стара для этого, а этой зимой настолько похудела…

– Опять? – спросил он.

Выпрямившись, он отложил рубашку в сторону.

По голосу Марина поняла, что он расстроен, и ее губы тронула грустная улыбка. Она закрепила конец косы кожаным шнурком, и только потом ответила.

– Да, – подтвердила она, забрасывая косу на спину. – Девочку. Она родится осенью.

– Марина…

Его жена услышала невысказанный вопрос.

– Я ее хотела, – сказала она. – И сейчас хочу. – А потом совсем тихо добавила: – Хочу такую дочь, какой была моя мать.

Петр нахмурился. Марина никогда не говорила о своей матери. Дуня, жившая с Мариной в Москве, упоминала о ней крайне редко.

В правление Ивана Первого молодая нищенка въехала в ворота кремля – одна, если не считать рослого серого коня.

Она была грязная, голодная и усталая, но за ней по пятам шли слухи. Люди говорили, что она была необычайно грациозная, и глаза у нее были как у сказочной девы Лебедь. В конце концов, слухи достигли ушей великого князя.

– Приведите ее ко мне, – приказал Иван, которого россказни слегка позабавили. – Никогда не видел девицы-лебедушки.

Иван Калита был жестоким князем – властолюбивым, холодным, хитроумным и жадным. Иначе ему было бы не выжить: Москва быстро убивала своих князей. И все же, как потом рассказывали бояре, как только Иван увидел эту девушку, то застыл как вкопанный и сидел, не шелохнувшись. Кое-кто из самых наблюдательных клялся, что, когда он подошел к ней и взял за руку, глаза у него были влажными.

К тому времени Иван был уже дважды вдовцом, и его первый сын был старше его юной возлюбленной, однако спустя год князь женился на этой таинственной девушке. Вот только даже великий князь не смог прекратить пересуды. Княгиня не говорила, откуда явилась – ни тогда, ни потом. Служанки шептались, будто она способна укрощать зверей, видеть будущее и вызывать дождь.

* * *

Петр поднял свою верхнюю одежду и повесил рядом с печкой. Будучи человеком практичным, он всегда отмахивался от слухов. Однако сейчас его жена сидела странно неподвижно и смотрела в огонь. Только пламя плясало, покрывая позолотой ее руку и шею. Петру стало тревожно. Он начал расхаживать по комнате.

Русь была христианской с той поры, как Владимир крестил весь Киев в Днепре и протащил поверженных идолов по улицам. Тем не менее, страна была огромной и менялась медленно. Даже спустя пятьсот лет после появления монахов в Киеве Русь все еще кишела непонятными силами – и какие-то из них мелькали в мудрых глазах странной княгини. Церкви это не нравилось. По требованию епископов Марину – ее единственного ребенка – выдали замуж за боярина из вьюжной глуши, во многих днях пути от Москвы.

Петр часто благодарил свою счастливую судьбу. Его жена была столь же мудрой, сколь и красивой. Он любил ее, а она – его. Однако Марина никогда не говорила о своей матери. А Петр никогда не спрашивал. Их дочь, Ольга, была обычной девочкой, хорошенькой и послушной. Им не нужна была еще одна девочка – и уж точно не нужна была наследница непонятных способностей странной бабки.

– Ты уверена, что у тебя на это хватит сил? – спросил, наконец, Петр. – Даже Алеша стал нежданным, а ведь это было три года назад.

– Да, – ответила Марина, поворачиваясь к нему. Ее рука медленно сжалась в кулак, но он этого не увидел. – Я увижу ее рожденье.

Наступило молчанье.

– Марина, твоя мать была…

Жена ухватилась за руку Петра и встала. Он обхватил ее за талию и почувствовал, как она напряглась.

– Я не знаю, – сказала Марина. – У нее были такие силы, которых нет у меня. Я помню, как в Москве шептались боярыни. Но дар передается женщинам ее рода. Ольга больше твоя дочь, чем моя, а вот эта… – Маринина свободная рука приподнялась, согнувшись так, словно качала ребенка, – …эта будет другая.

Петр обнял жену еще крепче. Она прижалась к нему с неожиданной силой. Ее сердце стучало у его груди. Она была такой теплой в его объятиях! Он почувствовал аромат ее волос, чисто вымытых в бане. «Уже ничего не изменить, – подумал Петр. – Зачем накликать беду?» Он успокаивал себя тем, что женское дело – рожать детей. Жена уже подарила ему четверых, но, конечно же, сумеет родить и еще раз. Если у младенца окажется какая-то странность… ну, совсем не обязательно думать об этом сейчас.

– Тогда носи ее в добром здравии, Марина Ивановна, – сказал он. Его жена улыбнулась. Она сидела спиной к огню, так что он не увидел ее мокрых ресниц. Чуть приподняв ей подбородок, он поцеловал ее. У нее на шее билась жилка. Она была такой худой – хрупкой, словно птичка – под своим плотным халатом. – Ложись в постель, – предложил он. – Завтра будет молоко: овца сможет немного поделиться. Дуня его тебе протомит. Тебе надо думать о малышке.