Ещё мгновение – и роскошный экипаж ветром понёсся по московским улицам. Впереди и позади него следовали верхами разодетые в шелка и бархат дворяне из царской свиты. С громким гиканьем и криками они разгоняли плётками зевак, оказавшихся на пути следования царского кортежа.

Во времена правления Алексея Романова стольный град рос и богател, приобретая всё новые торговые связи во всех концах света. Огромная страна, чуть более полувека назад преодолевшая страшную смуту, хорошела прямо на глазах, на зависть окружавших её «доброжелателей» всех мастей из дальних и сопредельных государств.

– А лавок-то всё боле! – с гордостью заметил царь, крутя на пальце дорогой перстень. – Слышь, Фёдор Михайлович, народец-то всё богатеет и богатеет!

– Не народец, а купцы-толстосумы! – возразил боярин, качая головой. – Купил подешевле, продал подороже – вот и вся недолга! Ради барыша родную мать продадут!

Хотя со времён Иоанна Грозного российский орёл на государственном гербе имел две головы, смотреть ему в равной мере на Восток и Запад было всё же несподручно. В головах боярских по этому поводу царили полный разброд и шатания.

– Пора нам европейские привычки перенимать! – говорили одни. – Заглянешь в Немецкую слободу, и диву даёшься! Живут там одни торговцы да лавочники нации немецкой и голландской! Однако у них не в пример чище и краше, чем в иных княжеских вотчинах!

Однако это было только одно из мнений, витавших в верхах древней столицы.

– Мы – наследники великой Византии! – говорили другие бояре, почёсывая давно не мытые бороды. – Негоже нам жить по обычаям нечестивых иноземцев, лица бреющих да табак диавольский курящих! Не нужны нам их обычаи бесстыжие и нравы окаянные! Будущее российское следует искать не в западных пределах, а «встречь Солнцу», где земель без края и богатств не счесть!

Не поддерживая пока ни одну из сторон, Алексей Михайлович колебался в своём монаршем выборе. Он не раз беседовал по этому поводу со своим постельничим, чрезвычайно интересуясь мнением Ртищева по поводу дальнейшего пути Московского государства.

– Хорошие новости с дальних границ! – поспешил доложить ему молодой придворный. – Сказывают, казацкий атаман Ерофей Хабаров со своей ватагой дошёл до великой реки, что Амуром кличут! Края там обильны пушниной и лесом! Основал сей казак на месте языческого поселения острог, назвав его Албазино!

Внимательно слушавший его государь некоторое время не проронил ни слова, смотря в окно колымаги на проносящиеся мимо золотые купола многочисленных церквей.

– Двигаться державе нашей на Восток! – как бы проводя для себя невидимую черту, вдруг сказал Тишайший. – Там наше будущее, сердцем чую! Нам ли заимствовать у немцев или ляхов обычаи их поганые да платье короткое! У русских свой богоизбранный путь, по нему и будем идти, никуда не сворачивая!

Вскоре экипаж остановился перед белокаменными палатами, в которых располагался Московский денежный двор. У входа царственного гостя встретил дьяк Андрей Котов, голова «святого святых» русского монетного дела.

– Милости просим, Алексей Михайлович! – сказал он, согнувшись в поклоне. – Всё покажем, как оно есть, не сумлевайся! Ужо увидишь собственным оком, как ефимки на рубли и полтины перебиваем!

С улыбкой смотря на хитрого дьяка, государь дал тому знак встать с колен.

– Хватит пыль да грязь собирать! – сказал Тишайший, подмигивая Котову. – Лучше поскорей покажи-ка нам, как твоими мастерами дело делается!

Быстро вскочив на ноги, дьяк засеменил впереди гостей, широко распахивая одни двери за другими. Через некоторое время они оказались в помещении, напоминавшем огромную кузню.

На глазах Алексея Михайловича и его постельничего один из подмастерьев положил перед минцмейстером большой серебряный иоахимсталер. Пользуясь специальным приспособлением, тот арифметически точно разрубил его на четыре части. Затем на них специальным штемпелем было выбито изображение всадника, а на оборотной стороне надпись: «Божиею милостию великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович всея Великия и Малыя Росии».

– А в чём фокус заключается, государь? – немедленно поинтересовался Ртищев, с интересом оглядываясь вокруг. – Чем для державы битьё это полезно?

– Вот он тебе лучше ответит! – хитро улыбнулся Тишайший, кивнув головой в сторону Котова. – Этот прохиндей лучше нашего понимает, в чём эта самая польза заключается!

Прекрасно слыша их разговор, дьяк немедленно достал из кармана своего сшитого на европейский манер камзола две монеты. Это был российский рубль царя Михаила, отца нынешнего монарха, и отчеканенный в Силезии талер.

– Взвесь-ка их, Феодор Михайлович! – протянул он их постельничему. – Чуешь разницу?

Взяв в разные руки оба серебряных кружка, Ртищев явственно почувствовал, что российский рубль не в пример тяжелее и массивнее.

– Во как! – глубокомысленно заметил Котов, забирая деньги. – За старый рубль люд простой сто копеек серебряных даёт! А наш новый ефимок с надчеканом весит всего семьдесят копеек! Так и полуполтина новая для державы много денег бережёт!

Взяв с горна ещё тёплую «четвертушку», Алексей Михайлович с удовольствием погладил пальцем чёткий штемпель.

– А мастер-то у тебя молодец! – сказал он голове двора, бросая монетку в карман. – Чьих кровей будет али иноземец какой?

– Русский я, государь! – улыбнулся Романову минцмейстер, показывая белоснежные зубы. – Из Рязани я родом, и меня Серафимом кличут! Сын я стрелецкого десятника Трифона Негожего, а монетное дело подмастерьем в столице у немца Фридриха Кокгазена изучал!

– И что, он секретами своими с тобою делился?

– Ни в коем разе, государь! Одначе у меня у самого голова на плечах, а не кочан капусты! Все его хитрости да тонкости я вскорости распознал и запомнил, и учиться у него мне стало нечему! Вот тогда я и пошёл на денежный двор, благо что жалованья мне вдвое меньше, чем немчуре, положено!

Похлопав минцмейстера по плечу, Тишайший не спеша направился к выходу.

– Жалую Серафиму десять целковых! – сказал он, обернувшись на полпути. – Поболе б таких на Руси-матушке, и не знали бы мы ни горя, ни убогости нынешней!

До поздней ночи горела лучина в избе Никифора Романовича Черниговского, казачьего пятидесятника Илимского острога. Однако на сей раз вовсе не праздные заботы собрали вместе почти всю его большую семью.

На лавках у прямоугольного стола сидели трое сыновей, Фёдор, Василий и Анисий, немного поодаль – дочь Варвара и жена Меланья. Сам Никифор, не поднимая глаз, слушал рассказ зятя, попа Фомы Кириллова.

– И ентот воевода, Лаврентий Обухов, большой грех совершил! – едва выдавил из себя священник. – Когда прошлым годом был у нас в избе проездом, положил глаз на Пелагею, жёнку мою и дочь твою старшую. Месяц тому отослал меня по делу, а сам в моё отсутствие заявился к нам в гости и снасильничал её. Не приехала Пелагеюшка со мною, потому как срамно ей вам на глаза появляться!