Мне тогда и не снилось, что «уехать насовсем» – это не прогулка в пикапе; что это – эксцизия длиной в десять лет. Мили и годы, смягчающие удаленность. Не говоря уж о том, что Тайлер так и остался в Кули-Ридж. А Дэниел не получил диплом. А мама не успела огорчиться из-за этого, потому что умерла.

Если сравнить мою жизнь с лестницей, то Кули-Ридж – нижняя ступенька; Кули-Ридж, городишко у подножия Грейт-Смоки-Маунтинс. Воплощение того, что принято называть Американским Городком – минус пресловутый шарм. Всякое другое место – абсолютно любое – казалось следующей ступенью, на которую я со временем обязательно поднимусь. Колледж двумястами милями восточнее; аспирантура одним штатом севернее; практика в городе, где я поселилась, чтобы остаться. Квартира, арендованная на мое имя; табличка на моем личном столе – и Кули-Ридж как точка отсчета. Дальше; еще дальше.

Но вот что я поняла про «уехать насовсем»: вернуться не получится. Я не знаю, что дальше делать с Кули-Ридж, а Кули-Ридж не знает, что делать со мной. Годы лишь увеличивают расстояние.

Как ни стараешься вернуть все в фокус, почти никогда не получается. Эверетт просил: «Расскажи о своем доме, расскажи, как ты росла, расскажи о семье», – а перед моим мысленным взором неизменно возникала карикатура. Городок-игрушка с плаката из тех, которые ставят на въезде. Застывший миг. Я перечисляла факты: «Мама умерла, когда мне было шестнадцать; город – он маленький, расположен возле леса; у меня есть старший брат».

Даже на мой взгляд, звучало бедно и плоско. Не ответ, а поляроидный снимок – мутнеющий, выцветающий с краев; контур города-призрака, населенного призраками.

А вот же: достаточно Дэниелу сказать по телефону: «Придется продать дом», – и у меня земля из-под ног плывет. Достаточно ответить: «Еду домой» – и по застывшему снимку, начиная с краев, идет рябь, и цвета оживают. Мама прижимается щекой к моему лбу; Коринна раскачивает кабинку чертова колеса – легонько-легонько, а кабинка-то на самом верху. Тайлер балансирует на древесном стволе, что повалился через реку, мостом вытянувшись между нами.

«Об этой девушке», – написал папа; и вот ее смех смущает мое сердце.

* * *

«Мне нужно с тобой поговорить. Об этой девушке. Я ее видел».

Через час, а может, и через миг папа, наверное, забыл о письме. Отложил запечатанный конверт, и чужие руки нашарили его на тумбочке, или под подушкой, и нашли мой адрес в личном деле. Но что-то ведь послужило толчком. Какое-то воспоминание. Идея, затерянная в синапсах папиного мозга; вспышка-мысль, которой нет выхода.

Вырванная страница, почерк с наклоном, мое имя на конверте…

И вот некий осколок, что давно засел у меня в голове, срывается с места. Ее имя – как эхо, терзающее того, кто заперт на дне ущелья.

Коринна Прескотт.

Папино письмо, в сложенном виде, в моей сумочке. На моей подкорке. В последние недели, стоило сунуть руку в сумку за ключом, я натыкалась на конверт, на острый угол конверта, и видела ее всю: бронзовые волосы ниже плеч, запах мятной жвачки, шепот на ухо.

«Об этой девушке». За глаза Коринну называли «этой девушкой». Ясно, что папа имел в виду именно ее.

Последний раз я ездила домой на машине больше года назад. Дэниел позвонил и сказал, что папу нужно устроить в заведение. У меня не было денег на авиабилет – когда покупаешь не заранее, получается дорого, и я такого себе позволить не могла. Дождь шел почти всю дорогу, и на обратном пути тоже.

Зато сейчас погода идеальная. Сухо, облачно, но не мрачно. Свет мягкий, не слепящий. Три штата я проехала без остановок, названия городов изглаживались из памяти, стоило их миновать. Метафора всего, что мне нравилось в Филадельфии. Ритм: можно раздробить день на список дел, контролировать часы, склонять их к своим желаниям. Нетерпеливость кассира в круглосуточном магазине за углом; его привычка глядеть в кроссворд, избегать визуального контакта. Анонимность всего и вся. Поток пешеходов, которых видишь в первый и в последний раз; поток вероятностей.

Проезд через эти три штата по духу напоминал жизнь в большом городе. Только первая часть пути всегда намного быстрее второй. Чем дальше на юг, тем реже города; однообразие пейзажей вселяет уверенность, что катишь по заколдованному кругу: это уже проезжала, и это, и это тоже. Тысячу раз.

На территории Виргинии зазвонил сотовый. Я пошарила в сумочке, удерживая руль одной рукой; «хендз-фри» не нашла, плюнула, нажала «ответить».

– Алло!

– Привет! Слышишь меня?

Голос Эверетта. Слишком резкий. То ли по громкой связи говорит, то ли с рецепции.

– Слышу. Что случилось?

Эверетт выдал нечто неразборчивое, я уловила обрывки нескольких слов.

– Пропадаешь! Что-что? Повтори!

Я почти кричала в трубку.

– Просто я тут перекусываю. На ходу. Хотел узнать, как ты. Покрышки не подводят?

По голосу было слышно, как он улыбнулся.

– Нет, в отличие от сотовой связи.

Эверетт рассмеялся.

– Скорее всего, совещание затянется до вечера. Позвони, когда будешь на месте. Обязательно позвони, слышишь? Чтобы я знал, что ты добралась.

Я подумала, не перекусить ли и мне тоже. Но на многие мили было только шоссе и поля, поля, поля.

* * *

С Эвереттом я познакомилась год назад, на следующий вечер после того, как мы определили папу в заведение. Я вернулась домой на машине, усталая, вымотанная; на полпути лопнула покрышка, пришлось менять ее самой, под дождем – несильным, но упорным.

К квартире подошла, готовая разрыдаться. Сумка на плече, рука дрожит, ключ не попадает в скважину. Чтобы успокоиться, прижалась лбом к деревянной двери. Тут, в довершение всего, открылся лифт и выпустил соседа, парня из квартиры 4А. Я спиной чувствовала его взгляд; мне казалось, сосед ждет неминуемой истерики.

Вот что мне было известно про этого типа: включает музыку на полную громкость, постоянно водит гостей, причем в самое неурочное время. В тот раз рядом с ним – расхлябанным, всклокоченным, поддатым – стоял другой мужчина – элегантный, выхоленный, трезвый.

Этот, из квартиры 4А, иногда улыбался мне, если мы пересекались на лестничной клетке, и один раз придержал для меня лифт. Нормально для города. Соседи появляются и съезжают. Лица изглаживаются из памяти.

– Привет, 4С, – заплетающимся языком проговорил сосед и покачнулся.

– Николетта, – поправила я.

– Николетта, – повторил он. – А я – Тревор.

Тому, второму, явно было неловко за 4А.

– А это Эверетт. Похоже, тебе не повредит выпить. Давай к нам. По-соседски.

Я подумала, что «по-соседски» было бы еще год назад узнать мое имя, и шагнула к себе; но мне и впрямь требовалось выпить. Ощутить расстояние между «там» и «здесь»; отстраниться от девятичасовой поездки «оттуда».