Потому что все вокруг было совершенно другим. Даже Люк… Но через восемь недель все вокруг стало более привычным, и она ловила себя на мысли, что, если бы только глаза Люка потеряли свою жесткость и озабоченность, которые не могли появиться только из-за жизни на слишком ярком солнце, как ей говорили, она была бы просто счастлива.

Солнце уже слепило. Его свет струился через широкие окна гостиной и дрожал на зеленой реке, где плавно качалась на якоре обтрепанная лодка цвета хаки. Лодка болталась там с самого приезда Эбби и за неделю до того, как сказал Люк. Странствующий австралиец, может быть, один из тех бродяг, которые больше любят воду, чем дорогу, жил в ней. Он иногда подрабатывал в округе, подплывая к берегу на своем дырявом суденышке рано утром, и возвращался назад вечером. Для Эбби он был просто безликой тенью, лодырничавшей в пределах своего захудалого владения, костлявой фигурой, как правило, одетой только в вылинявшие брюки из грубой бумажной ткани. Очевидно, его работа не занимала много времени, так как казалось, что он всегда на своем обычном месте слушает пластинки.

Он особенно увлекался одной мелодией, скрипучим хитом.

Утконос в ужасную жару. Встретил обаяшку-кенгуру…

Ты скажи, малютка, дай ответ. Поразвлечься хочешь или нет?..

А я люблю тебя, только тебя-яяя! Па-ра-ру-ра-ру-ра!..

Эта песенка для Эбби быстро стала основной австралийской мелодией. Под эти звуки она делала все свои домашние дела, назубок заучив историю утконоса и кенгуру. Она еще не дошла до стадии полного раздражения, но если Джок, как назвал этого человека Люк, в ближайшее время не сменит пластинку, она точно не выдержит. Люк не знал его настоящего имени, утверждая, что никогда не встречал его прежде, по Джок был там изо дня в день и всегда смотрел в сторону дома, как частный сыщик.

— Ты смотришь на него ровно столько же, сколько он смотрит на нас, — возразил Люк рассудительно в ответ на ее сетования.

— Но он пялит глаза!

— Тогда задерни шторы.

— Я знаю, что могу это сделать. Но я люблю смотреть на реку: она дает ощущение прохлады. И потом, если я задерну шторы с этой стороны, все равно останутся миссис Моффат и Милтон — с другой. Или эти полоумные зимородки, пялящие свои глаза-бусины. Или этот маленький кошмар — Дэйдр.

— Потому что на тебя приятно смотреть, дорогая. Я не думаю, что всем этим людям интересно знать, что ты делаешь.

— И я не думаю, что им интересно, но им больше нечего делать; тому ленивому существу на лодке, бедному Милтону, прикованному к инвалидному креслу.

Люк рассмеялся. Он не принимал ее всерьез:

— Тогда доставь им немного удовольствия.

Он не понимал, что уже за такое короткое время, восемь недель, у нее начинала развиваться мания преследования. Пожалуй, не стоит озадачивать его этими проблемами — Эбби и по себе знала, как быстро надоедает чье-либо нытье или занудство.

Тем не менее, чувство, что ее преследуют, росло с каждым днем.

Она выпила свой кофе под противную скрипучую музыку с лодки «Я люблю только тебя, я люблю только тебя…» и вдруг сильно вздрогнула, заметив краем глаза, движение у окна — розовая вспышка, исчезнувшая, когда она повернулась. Эбби вздохнула и стала ждать.

Вскоре, как она и думала, появилось худое лисье личико, с неуверенной усмешкой, но ничуть не стыдящееся, что его обнаружили. Острый носик вдавился в оконное стекло, тощее тельце в вылинявшей розовой рубашке и джинсах замерло в позе ожидания.

Это была Дэйдр, дочь Лолы. Эбби думала, что она самый непривлекательный ребенок из всех, кого ей приходилось видеть. Поэтому она не могла быть неласковой с бедняжкой, такой же любопытной, как и вся ее семья. Каким-то странным образом она напоминала Эбби ее собственное одинокое детство с отчимом и матерью, слишком юной и хорошенькой, чтобы уделять много времени и внимания дочери от первого неудачного брака. Хотя Эбби и не подглядывала в чужие окна, как этот ребенок, она очень хорошо знала чувство одиночества и отверженности. Как будто глядишь на чужое счастье через непроницаемую стеклянную стену.

Поэтому она не могла заставить себя быть резкой с Дэйдр, и в результате ребенок, казалось, сильно привязался к ней. Это приняло форму игры в прятки. Она либо молча появлялась у окна, либо поднимала пыль в саду, волоча ноги, либо сидела на камне на полпути к дому на холме и пристально смотрела гипнотическим взглядом, как смотрят ящерицы. У нее было худенькое белое личико, всклокоченные рыжеватые волосы и редкие ресницы. На ее хрупких маленьких костях почти не было мяса. Она ела как лошадь, по словам ее матери, но видимых результатов не было. Она пошла в своего отца из Сан-Франциско. Или из Сингапура? Или с лунных гор? Хотя Дэйдр ходила в школу, у нее не было друзей ее возраста. Она была отшельницей или из-за своей некрасивости, или в силу характера. К тому же Дэйдр была очень скрытна и никогда нельзя было узнать, что происходит в ее голове.

Но сейчас она властно стучала в стекло, держа в руке какой-то маленький предмет.

Эбби неохотно подошла к двери и открыла ее.

— Привет, Дэйдр. Почему ты не в школе?

— Сегодня праздник.

— Тогда почему бы тебе не найти что-нибудь более интересное, чем заглядывать в мои окна?

Ребенок посмотрел па нее удивленно:

— А что еще делать?

— Твоя мама на работе? — Дэйдр пожала плечами:

— Она сказала, что, может быть, купит мне платье сегодня, если у нее будет время.

Худые запястья Дэйдр обычно торчали из ее школьных блузок, а юбки и платья вечно были коротки из-за длинных ног. Сама Лола всегда была нарядно одета. Она говорила, что ей приходится одеваться модно из-за своей деятельности. Невозможно работать в салопе красоты и дурно одеваться.

Отец Дэйдр не появлялся со времени ее рождения, Имела ли Лола право называться миссис Хендерсон, лежало в области предположений. Иногда она вскользь упоминала о своем муже со свойственной ей беспечностью и легкостью:

— Дэйдр такой некрасивый ребенок, бедняжка. Да и растет без отца. Хорошо еще, что я придумала ей такое редкое имя. Ведь это уже кое-что!

— Прекрасно, Дэйдр, — сказала Эбби. — Но что ты собираешься делать весь день? (Хотя она сама чувствовала себя сейчас несчастным ребенком, которому предстояло провести в одиночестве слишком долгий и унылый день, и это ощущение роднило ее с девочкой).

— Я не знаю. Поброжу вокруг, — девочка казалась бесстрастной: ей было как будто все безразлично.

— Мэри сказала, что Милтон провел плохую ночь, так что мне лучше не попадаться ему па глаза. Бабушка, может, даст мне свои бусы поиграть. Только в прошлый раз я порвала одну нитку, и она была в ярости. Янтарные, знаете? Но мы нашли все бусины. Мэри говорит, что от меня всегда слишком много шума. Инстинктивно Дэйдр оглянулась через плечо на окно, у которого обычно сидел Милтон.