Шокированные увиденным, мы молча вошли в складское помещение. Усатый дядька с двумя звездами на погоне, ожесточённо грыз шариковую ручку – о! Кого ты мне привёл, Гаврилов?

– Запахов вонючих, товарищ прапорщик.

– Кого? Духов что ли?

– Неет, дух – это после принятия присяги, а до, они ещё даже не духи, а запахи бесплотные, вообще не люди.

– Люблю я ваши приколы армейские. Ну чё? Одеваться будем, товарищи запахи? Садыгов!

Откуда – то возник солдат с тонкими, арабскими чертами лица, он подошёл к нашему сержанту, и смачно поцеловал его в щёку, сержант ответил не менее звучным поцелуем.

– Сука, развели педерастию, никогда не привыкну к вашим поцелуйчикам, запахи могут подумать, что в пидорскую часть попали…

– Это традиция, товарищ прапорщик, это кавказцы занесли, чего такого – солдаты одного призыва при встрече приветствуют друг друга?

– Не понимаю я ваших традиций, ты ещё в жопу ему присунь, поприветствуй зёму!

«Араб» шагнул к «седому» – сигарету дай! Быстро! «Седой» засуетился, дрожащими руками вытащил пачку, судорожно пытаясь вытрясти вставшую поперёк пачки сигарету – дай сюда, «араб» брезгливо выхватил у «седого» из рук всю пачку, вытащил из неё одну сигарету, пачку быстро сунул в карман штанов.

– Огонь.

«Седой» вытащил зажигалку, «араб» прикурил – ого, Зиппо, зауважал! Зажигалка повторила судьбу пачки – исчезла в бездонных карманах «арабских» штанов.

– Откуда?

– Из Москвы.

– Вешайся.

Лицо «араба» озарила широкая, душевная улыбка, казалось, что он произнёс какое – то доброе, напутствие, пожелание долголетия, здоровья – такое счастье и доброта светились в его глазах. Прапорщик ловко одевал моих спутников – шинель, натянул? Сидит как влитая!

– Да она мне мала! Я руки не могу поднять!

– А на кой оно тебе, милый, это самое – руки поднимать? Ты чего у нас – вертолёт? На хера тебе лопастями махать? Держи руки внизу, а то яиц лишишься.

Раздался страшный треск, шинель лопнула под мышками, любитель махать руками жалостно посмотрел на прапорщика – ничего, ничего, зашьёшь, давай вали, следующий! Ого, какой ты здоровый! У меня такого размера нет, наверное, щас посмотрим. Вот, сапоги обувай. Налезли?

– Малы, размера на два…

– Да ты как – будто в них родился! Разносишь!

– Да я в них шагнуть не могу!

– Привыкнешь, военнослужащий должен стойко преодолевать тяготы и невзгоды военной службы, вот и иди, преодолевай. Следующий!

«Седому» достались кальсоны, с огромной, прожжённой чем – то круглым, дырой на заднице – Бог шельму метит, быть тебе дырявым!

– Ну, товарищ прапорщик, ну как же так…

– Съебал отсюда, до следующей бани всего неделя, там тебе бельё поменяют, а пока так ходи, вентиляция, мамкины пирожки из задницы быстрее выветрятся.

– Вы просто волшебник, товарищ прапорщик, наслаждаюсь вашим искусством!

– Секрет прост Гаврилов – всё для людей, всего себя отдаю, горю на работе! Всё людЯм! Уводи отсюда своих вонючек, что – то вид у них сильно стрёмный.

Одетые в шинели меньшего размера, тесные сапоги, с трудом держащиеся на макушках шапочки детских размеров, мы были похожи на махновцев, после ограбления очередного поезда.

– Да это же друзья Миклухо – Маклая! Я тут со своим младшим кино по телеку видел, там таких же показывали, эти как его… пи… ппу…па… пи– да – рассы Новой Гвирнеи, вот! Хрен выговоришь!

– Папуасы, товарищ прапорщик, не пидарасы, а папуасы.

– От же сука, начитанный, да? Ничего, в роту придёшь, тебе там кукушку на место быстро поставят, всё, Гаврилов, уводи их.

2.

Часть, в которую мы попали, оказалась своеобразным накопителем – сюда свозили призывников, в течение трёх месяцев готовили их к строевой службе, учили разбирать карабин, а затем отправляли по другим частям. Тянулись однообразные дни: строевая, изучение устава в Ленинской комнате, стрельбы, чистка оружия. И так изо дня в день. Весело было только по ночам, в том случае, если дежурным по роте оказывался сержант Коржиков.

– Заняли удобное положение ко сну! Рота, отбой!

Старые, продавленные кровати издавали жалобный скрежет.

– Раз скрип!

Кто – то сдавленно ойкнул – два скрип!

Наступила полная тишина, все замерли в ожидании чуда – вдруг сегодня пронесёт?

Не скрипела ни одна кровать, Коржиков подошёл к ближайшей, и пнул ногой лежащего на ней бойца – три скрип! Рота, подъём, форма одежды номер четыре, строиться на подоконниках с матрасами, повзводно! Время пошло!

Двести человек одновременно рванулись из своих кроватей, надо успеть одеться за сорок пять секунд! Толкотня, мат, на пол летят табуретки, сбитые впопыхах, кто – то падает, ударяясь челюстью о дужку кровати, раздаётся громкое клацание зубов, Коржиков громко хохочет, хлопая себя по ляжкам. Через минуту, приёмник представляет собой живописное зрелище – на всех подоконниках стоят, или висят чумазые, потные военнослужащие, бережно придерживая матрасы.

– Отставить! Строиться повзводно! Матрасы положить на кровати!

Коржиков горделиво обходит строй, сержант похож на генералиссимуса после выигранной битвы, такой боевой задор горит в его взоре. Он останавливается возле огромного, похожего на мамонта солдата по фамилии Белаз – бритый наголо череп, надвое разделённый продольным, розовым, уродливым шрамом, с кончиков губ свисает слюна, мохнатые брови, из – под очков злобно блестят маленькие глазки серийного убийцы.

– Правую ногу к осмотру!

Белаз снимает сапог, и вытаскивает голую, без признаков портянки ногу.

– Где портянка?

– Я не успел (сиплым басом оправдывается Белаз), я…

– Портянка! Где?

Белаз обречённо вытаскивает портянку из кармана шинели.

– Даун, бля! «Я не успел». Наряд на службу вне очереди!

– Почему? Это несправедливо. Я не …

–Два наряда!

– Я хотел…

– Три наряда! Как надо отвечать?

–Хорошо… то есть…

– Есть три наряда на службу! А не «хорошо»! Не слышу?

– Есть три наряда на службу!

– Рота отбой!

Грохот сапог, швыряемые в шкаф шинели, мат, визг, все обречённо прыгают в койки.

– Отставить отбой, сложить обмундирование!

Какое – то время уходит на то, чтобы аккуратно сложить наши ПШ.

– Отбой! Приняли удобное положение для сна!

Слышно возмущённое фыркание Белаза – раз скрип!

– Я не скрипел!

– Два скрип!

– Да это несправедливо, а как же права человека?

– Три скрип! Рота подъём! Строиться! Форма одежды номер два!

Душа сержанта поёт, он получает от происходящего такое чистое, незамутнённое удовольствие, что становится завидно, на его розовом, круглом лице деревенского парня написано самое настоящее счастье. Коржиков обходит строй, останавливается возле Седого, и ощупывает его погоны, найдя щель между стежками, он просовывает в неё пальцы, и с наслаждением отрывает погон, а затем и другой – шить надо так, чтобы спичечную головку просунуть нельзя было, понял?

– Понял.

– Ещё один