Тогда я оглянулся по сторонам и понял, что сижу в парадном подъезде своего дома. Ночь ушла. С улицы пробивались серые проблески рассвета, что позволило мне узреть мое жалкое состояние.

Костюм и рубашка порваны в клочья, галстук развязан. Тяжелые черные туфли присутствуют – в отличие от носков. И пахну я как шелудивый пес, кое в чем вывалявшийся. Шея не работает, бедро болит, во рту привкус какой-то гадости, в голове стучат топоры, а грудь, словно при сердечном приступе, терзает острая боль.

«Черт возьми, – подумал я, пытаясь подняться на трясущихся ногах и сваливаясь на больное бедро, – наверное, это была еще та ночь». Я попробовал вспомнить, что случилось накануне, но безуспешно: на память приходила лишь блондинка в кожаной куртке.

Со второй попытки я, шатаясь, поднялся на ноги, с грохотом упал плечом на почтовые ящики и, оттолкнувшись, принял вертикальное положение. Маленький холл растянулся и сжался, кафельные плитки на полу закружились. Я резко вдохнул через зубы и медленно выдохнул так же.

Попробовал повернуть ручку входной двери, но она не поддалась: дверь была заперта. Я похлопал по карманам пиджака, брюк и очень удивился, обнаружив, что ключи и бумажник находятся в предназначенных для них местах. «Хорошо, – подумал я, – ситуация не полностью вышла из-под контроля. Я дома, меня не ограбили, все еще поправимо». Открыл дверь ключом, распахнул ее и упал в дверной проем.

Моя квартира, расположенная на втором этаже, находилась в таком же плачевном состоянии, как и я сам. Диванные подушки порезаны, стены испачканы, абажуры всех торшеров и ламп искорежены и порваны. Экран большого телевизора разбит. Портативный телевизор, стоящий на большом, в целости и сохранности, однако усик комнатной антенны похож на сломанную соломинку. Вы, наверное, решили, что это последствия моей необузданной ночи. Ошибаетесь. Этот бардак царит в квартире уже несколько месяцев и является побочным продуктом гнева, направленного на меня чрезмерно усердной помощницей стоматолога-гигиениста. Чем меньше о ней будет сказано, тем лучше. Суть не в том, что это случилось, а в том, что я не убирался в квартире несколько месяцев – лишь заклеил скотчем порезанные подушки. Взглянув на этот разгром, психолог мог бы написать целые тома о моем душевном состоянии.

Я вломился в квартиру и, пошатываясь, направился в ванную, вытирая тыльной стороной ладони рот. Достигнув зеркала, я отпрянул от страшного видения. Похоже, что в истории моей жизни главную роль исполнял Лон Чейни,[1]и это определенно был второсортный фильм. Переместив внимание на костюм, я быстро сообразил, что единственной вещью, подлежащей спасению, был галстук – неуничтожимый кусок красной синтетической материи, гордость современной науки. Хотите знать, куда пошли все деньги, предназначенные для космических исследований? Они пошли на изготовление моего галстука.

Я торопливо снял галстук, пиджак, ботинки и брюки, а когда расстегнул рубашку, остановился.

На левой стороне груди пластырем был приклеен широкий кусок марли. Значит, боль в груди была отнюдь не метафизической. И, к своему ужасу, я заметил, что сквозь марлю просачивается кровь.

Моя кровь.

Я сорвал пластырь и бережно удалил марлевую повязку.

Под ней была кровь, смешанная с маслянистой мазью, словно я перенес какую-то медицинскую операцию. Над левым соском виднелось что-то странное, будто наклеенное на кожу.

Я принялся вытирать мазь, но над соском место оказалось очень болезненным, кожа по какой-то причине саднила. Я осторожно смыл мазь с кровью. И проступило то, что повергло меня в шок.

Это было ярко-красное сердце с цветочками по бокам, через все сердце шел будто развевающийся на ветру транспарант с именем, которое я вынужден был прочитать в зеркальном отражении: «Шанталь Эдер».

Некоторое время я тупо смотрел на надпись, не в состоянии понять, что это такое. Когда до меня дошло, я начал тереть рисунок, пытаясь уничтожить. Я тер настолько сильно, насколько позволяла боль. Но все было напрасно. Изображение не было ни наклеено, ни нарисовано. Оно прилипло ко мне. На всю жизнь.

Проклятие! Мне сделали татуировку.

Приняв душ и побрившись, я натянул джинсы, но не стал надевать рубашку. Включив лампу, я с зеркалом в руках уселся на испорченный диван и начал пристально рассматривать татуировку.

Шанталь Эдер.

В мою задачу входило вспомнить, кто это такая и почему я счел важным выколоть ее имя на своей груди. Я старался изо всех сил, но без малейшей пользы. Вся ночь, после того как я вывалился из двери бара «У Чосера», была сплошной пустотой. Могло случиться все, что угодно. Была ли Шанталь Эдер светловолосой мотоциклисткой, которая увлекла меня тем вечером? Скорее всего. Но может быть, это какая-то другая женщина, какая-нибудь таинственная незнакомка, которую я встретил во время долгого, смутного путешествия во мраке забытья? Было ли мое желание увековечить ее имя над своим левым соском ужасной ошибкой спьяну или чем-то другим?

Шанталь Эдер.

Это имя быстро и легко сбегало с моего языка. Пара ямбов, заключающих тайну.

Шанталь Эдер.

Сама татуировка выглядела странной. В ней проступало что-то старомодное. Сердце было ярко-красным, цветочки – желтыми и синими, плашка тщательно затушевана на закруглениях. Это была не та татуировка, которую можно заметить на молоденьких студентках, демонстрирующих оголенную кожу в летний полдень в парке. Она должна была принадлежать старому морскому волку по прозвищу Папаша, а на транспаранте должно было стоять имя какой-нибудь шанхайской проститутки. Одним словом, татуировка была романтичной.

Шанталь Эдер.

Неотрывно глядя на татуировку и произнося имя вслух, чтобы вызвать образ в разорванной памяти, я внезапно ощутил горячий прилив чувства, не поддающегося определению. Тем не менее, происшествие поставило меня в тупик. Безусловно, решение выколоть на своей груди имя незнакомки было результатом пьяной прихоти; скорее всего, я начал раскаиваться в тот же момент, когда жужжащая игла стала вводить чернила под кожу. Но я не мог не думать, не мог не надеяться, что причина заключалась в ином.

Наверное, в течение этой долгой ночи я, несмотря на усталость и опьянение, приблизился к состоянию, напоминающему Божью благодать. Наверное, когда я сделался беззащитным, как дитя, и моему малодушному сердцу открылась вся красота мира, я обнаружил духовную связь с искренней и бескорыстной женщиной, потому-то и попросил начертать ее имя на своей груди. Чтобы не забыть ее.

Шанталь Эдер.

Не исключено, что это было не более чем пьяное безрассудство, но, может быть, это означало и нечто другое. Представим, просто представим, что она любовь всей моей жизни.

И вот я сидел в разгромленной квартире, на обломках судьбы – ни любви, ни надежд, лишь гнетущее чувство тщетности существования вместе с уверенностью, что лучшей жизни достойны все, кроме меня, – и смотрел на татуировку, думая, что незнакомое имя спасет меня. Человеческая способность к самообману безмерна.