– Куда ты влез? – спрашиваю у Михася, запрыгивая в свои мокасины.

Женя и Витос, толкаясь, тоже пытаются обуться. Арт ещё на диване, дожидается, пока освободится место у двери.

Михась недоумённо разглядывает кроссовки. Его брови собираются у переносицы, свидетельствуя об активной мыслительной деятельности. Потом выпрямляется и поднимает свою куртку. На чёрной коже поблёскивают капли дождя.

Что-то заставляет меня взглянуть и на свою куртку. Она тоже кожаная, но тёмно-коричневая. Капли на ней такие же чёрные, как и на Мишиной. Тогда я просовываю руку в карман и достаю платок. Белый и свежий – я платками редко пользуюсь.

Провожу платком по куртке и показываю всем.

Михась выглядит озадаченным, но почти не удивлён. Женя и Витос замирают, потрясённо разглядывая платок. Арт встаёт с дивана и подходит к нам.

На платке, собравшем дождевую воду с рукава моей крутки, отчётливо видны розовые разводы.

00:30

Женя хватается за дверную ручку и плечом преграждает нам путь на улицу.

– Вы чо, нельзя выходить! – сквозь зубы шипит он, делая страшные глаза. – Там какой-то кислотный дождь!

Миша тем временем повторяет тест с платком на своей куртке. Результат тот же, разве что платок стал ещё розовей.

Я чувствую, как моё сердце уходит в пятки. Мысль: «мы вляпались в серьёзное дерьмо» встаёт перед глазами огромным реющим транспарантом.

Между тем шум на улице усиливается: толпа Лангольеров приближается. Я поднимаю глаза на экран видеонаблюдения, но там тихо. Только белая крыша Мишиной машины посверкивает бисером капель в свете уличного фонаря.

– Дождь кончился, – замечает Виталик.

Шум манит его в той же степени, что и отталкивает. Я испытываю сходные чувства. Мы должны выйти отсюда.

Миша принюхивается к своей куртке, смотрит на нас:

– Ну, вообще-то, запаха никакого.

Запах есть. Концентрация розовой дряни на куртке слишком мала, чтобы почувствовать её в закрытом помещении, но запах есть. Он был, когда я бежал открывать ворота. Он и сейчас там, стоит только выйти и принюхаться.

Мы выходим. Дорожка от цеха до ворот узкая, и мы бежим друг за другом, вытянувшись в колонну. Передо мной маячит кудрявый затылок Михася, мне в спину дышит Витос. Запах исчез – я принюхиваюсь изо всех сил, но не чувствую ничего, кроме сырой земли и мокрого бетона. Различить цвет сошедшей с небес воды в темноте невозможно, но я знаю, что она розовая. Всё вокруг розовое. От этой мысли кожа на спине идёт мурашками.

С грохотом распахиваем железные ворота и вываливаемся на улицу. Сначала мне кажется, что переулок пуст. Наш участок расположен в частном секторе, рядом с тюрьмой, места здесь тихие, за всю ночь одна машина проедет. Потом я понимаю, что мы не одни: у ворот смежного участка выше по улице стоит соседский пацан. То ли Костя, то ли Дима… Ему лет восемнадцать – наш ровесник, ужасно толстый. Мы с ним почти не общаемся, «привет-пока», вот и всё.

Завидев нас, толстяк поднимает ладонь в приветственном жесте.

– Здоров, – говорю ему. – Тоже слышишь эту фигню?

– Угу, – кивает он. На его лице беспокойство. – Возня какая-то. Будто…

Он замолкает, пытаясь подобрать нужное слово, но я опережаю его:

– …днём. Как будто днём.

Да, теперь я могу классифицировать непонятный шум. С улицы он уже не кажется таким устрашающе близким. Мы далеко от эпицентра, это точно. Непонятная какофония напоминает голос бодрствующего города: гул машин, звуки человеческой деятельности – составные части привычной тишины в разгар дня. Вот только на дворе ночь.

Пока мы стоим, внизу переулка, по дороге, тянущейся вдоль тюремной стены, пролетает на дикой скорости несколько машин. Витос и Женя сбегают вниз на разведку. Я вижу, как Женя выскакивает на дорогу и пристально всматривается вдаль, пытаясь различить хоть что-то. Но там ничего. Как и на нашем переулке, кроме нас с Костей-Димой на улице ни души.

Арт пытается дозвониться куда-то. В губах зажата сигарета. Заметив мой взгляд, сообщает:

– Сеть перегружена.

Я поворачиваюсь к Михасю:

– Что думаешь?

На лице Михася выражение собранной задумчивости учёного. Он и есть учёный – во всяком случае, будущий. В нашей компании он самый старший, учится на втором курсе физфака РГУ. Одно из качеств, заслуживающих моё уважение – он тщательно обдумывает вопрос, прежде чем ответить.

– Не знаю, – пожимает плечами он. – Слушай, Макс, я, наверное, поеду.

Он обеспокоен, по-настоящему обеспокоен. Не могу судить его за это: дома ждут родители. Живёт он в «западном» микрорайоне, а это довольно далеко отсюда. Там же, кстати, сейчас находятся и мои родители…

– Слышь, Михась, может, не стоит пока никуда ехать? – говорит Арт, не отнимая телефона от уха. Я знаю: он тоже звонит родителям. – Нездоровая фигня.

Михась набирает на мобильнике номер отца. Сеть перегружена.

Мы почти протрезвели, от былого веселья не осталось и следа.

– А ну-ка набери моим, – говорю Арту.

– Уже. Никому не дозвониться.

Мне неспокойно. Мы с братом живём с родителями на «западном», а в цех приезжаем работать или встречаться с друзьями, как сегодня.

Михась принимает решение:

– Ладно, пацаны, я поехал, – он решительно протягивает нам ладонь.

Мы по очереди жмём её.

– Спасибо за вечер.

– Дай знать, как приедешь – говорю я. – Кинь сообщение «вконтакте», что ли. Я сейчас включу комп.

– Окей.

Миша отъезжает от двора, когда возвращаются Виталик и Женя.

– Михась, ты чо, всё? – кричит ему в приоткрытое окно Витос.

Михась в ответ машет рукой. Машина выруливает на дорогу, вспыхивают красные стоп-сигналы. Мокрый асфальт, кирпичная стена тюрьмы, ещё не опавшая листва на деревьях – всё загорается алым.

Или розовым?..

Мы провожаем машину взглядом, пока она не исчезает за стеной магазина.

– Ну, что там? – спрашиваю у пацанов.

– Да фиг его, – отвечает Витос. – Пр'икинь, мы сначала думали, бунт в тюр'ьме.

– Да вроде уже затихает, – Женя вытягивает шею, прислушиваясь. – Может, там драка какая-то? Толпа на толпу?

Мне тоже кажется, что стало потише. А может, мы, как говорится, просто «прислушались»? Ведь дневная и ночная тишина – всего лишь дело привычки.

– Ладно, пойдём в дом.

Мы возвращаемся к воротам. Я смотрю вверх по улице – Костя-Дима куда-то исчез. Краем глаза замечаю на том месте, где он только что стоял, чёрный холмик на земле. Потом закрываю дверь.