Стынет в своем извечном молчании степь. Все вроде бы забыла она из того, что происходило на ее беззащитном лоне. Всех сынов своих растеряла, распустила беспечно по свету и в родных пределах, не упомнив даже их имен. Остался неизменным только темный камыш, настороженно и пугливо о чем-то шелестящий, черные болотистые заводи лиманов, пугающие своей бездонной темной глубиной. Да весело сияющая голубая даль с сиреневыми разливами клубящегося над землей кермека.

Равнина, от которой кружится голова, ширится душа, где так непросто удержаться всякому, по ней проходящему. Кажется, ничего эта молчаливая, безмолвная степь не упомнила, да и как тут уберечься человеку на такой равнине, продуваемой всеми вселенскими ветрами. На такой равнине человеку невозможно заблудиться, здесь можно только бесследно исчезнуть во времени, пропасть навсегда, без всякого следа, словно и не было его никогда на свете…

Хутор Лебеди находится несколько в стороне от автомобильной трассы, ведущей в станицу Гривенскую. Напротив хутора — мост через ерик. Это, видно, и есть та Вороная Гребля, именем которой хутор некогда и назывался. У дороги, отходящей в хутор, на обочине, стоит теперь среди степи трехстенная кирпичная автобусная остановка, каких уже давно не делают. На ее стене еще в советские романтические времена была выложена мозаикой цветная картина: распластав крылья, летят лебеди… Остановка обшарпана и неухожена. Мозаичная картина местами уже осыпалась. Ясно, что если за ней не будет догляда, она совсем пропадет и погаснет тогда эта чудная сказка о лебедях, все еще живущая в душах.

Может быть, именно потому меня и потянуло на этот хутор, что я вдруг каким-то шестым чувством учуял, что моей дорогой детской сказке грозит опасность. Конечно, никакой преднамеренной мысли у меня не было, но, оказавшись здесь, я понял, что предчувствие меня не обмануло. Но пока еще легко и свободно летели эти лебеди, невесть откуда взявшиеся. Приснившиеся, привидевшиеся, пригрезившиеся людям, реальное существование которых подтверждалось этой мозаичной картиной на обшарпанной, изнутри исписанной непристойными словами, торчащей среди степи автобусной остановке.

Но вот снова наступили времена злые и несентиментальные, и однажды, приехав на хутор, я с сожалением и грустью обнаружил, что этих летящих, этих мысленных, воображаемых лебедей больше нет… Что-то, видно, произошло в мире незримое, что-то оборвалось в нем, смывшее и эту чудную картину, пребывающую теперь только в моей памяти.

Когда-то этот хутор имел иное название. Областная газета «Кубанские ведомости» в четверг, 19 марта 1915 года сообщала: «Высочайше утвержденным положением Военного совета постановлено хутор Вороная Гребля Таманского отдела переименовать в хутор Лебедевский в увековечение памяти имени младшего помощника начальника области генерал-майора И.Г. Лебедева». Такое переименование, приуроченное то ли к шестидесятилетию генерала, то ли по случаю его отставки, жи-теляхми было воспринято как должное, во всяком случае ни у кого не вызывало протест.

И если бы тогда кто-то сказал этим камышовым людям, еще не утратившим природного чутья, что пройдет совсем немного времени и вдруг перевернется вся их жизнь, что все, на чем она стояла, мгновенно обрушится, и что они начнут друг друга убивать, никто в это не поверил бы. Да и с какой стати? Кому они мешают на своей земле, в таком огромном, беспредельном мире? Не поверил, и не потому, что люди были непрозорливыми, а потому, что случившееся позже не умещалось в человеческом сознании, поскольку свершалось оно по иным, нечеловеческим законам, которые, казалось, не могли быть попущены Богом.

Ничего, казалось, не предвещало отмены постановления о переименовании хутора, освященного высочайшим утверждением. Но уже через семь лет жизнь изменилась до неузнаваемости. Тогда председатель исполнительного комитета, коренной казак и исконный хуторянин Василий Кириллович Погорелов и возбудил дело о переименовании хутора Лебедевского в станицу Гражданскую, что, по его разумению, более соответствовало новым веяниям жизни, ее прогрессивным и передовым переменам.

Сохранился «Протокол № 4» от 1 февраля 1922 года: «Заседание совета хутора Лебедевского. Присутствовали: предис-полкома т. Погорелов, зампредисполкома Кибальниченко, секретарь Диденко и члены совета в числе пятнадцати человек». Постановление это поражало легкомыслием, безапелляционностью и явной неправдой: «Слушали: доклад тов. Погорело-ва о переименовании хут. Лебедевского в станицу, указав, что хутор имеет название помощника начальника Кубанской области генерала Лебедева, что время уже изжить тех, кто являлись при царском строе врагами трудового народа. Постановили: просить исполком Тимашевского отдела о переименовании хут. Лебедевского в станицу, название станице дать — Гражданская…»

А неправда состояла в том, что никаким врагом трудового народа генерал Иван Григорьевич Лебедев не был. Он был грамотным, образованным, заслуженным военачальником, чутким и душевным человеком. Врагом трудового народа скорее был сам Погорелов и подобные ему, несмотря на свои декларации о народной заботе. По своей ограниченности и замордо-ванности они были способны на любой произвол и авантюризм, словно не ведая, что жизнь имеет свои устойчивые законы, отступать от которых безнаказанно невозможно. Своими неистовыми преобразованиями, конечно, исходящими свыше, коих они были только старательными исполнителями, они не могли ничего принести людям, кроме неустроенности и несчастий…

— Но ведь такое было время, — слышу дежурные возражения.

Собственно об этом мое повествование: как и почему одни люди остаются людьми при любых обстоятельствах и почему другие так легко, не думая о последствиях, поддаются на любой авантюризм, провозглашаемый как великое благо…

Для меня до сих пор остается непостижимой загадкой, почему столь решительное и грозное постановление осталось неисполненным. Хутор так и не стал станицей, новое имя к нему не пристало. Правда, название хутора все же изменилось, но не по этому дурацкому постановлению, а по какому-то народному чутью, какому-то осторожному соизмерению, неизвестно чем и продиктованному. Хутор стал называться «Лебеди».

И пока хуторские казаки, точнее, те из них, кто считал себя наиболее передовыми и прогрессивными, так вот дурковали, еще не подозревая, чем это для них обернется, отставной генерал-майор Иван Григорьевич Лебедев жил в Краснодаре по улице Коммунаров, бывшей Борзиковской, в доме номер 36, напротив Екатерининского собора, не ведая о том, что происходит в хуторе и что его имя оказалось вдруг вовлеченным в происходящее теперь самым прямым образом.

Человек действительно заслуженный, участвовавший во многих боях и походах, награжденный многими орденами, уважаемый за образованность, справедливость и человечность, он более всего страдал от того, что не находил себе при новой власти никакой работы, был, по сути, на иждивении жены и дочери.

Итак, изменить название родного хутора постановлением Погорелову не удалось. Это сделали сами люди, оставив, по сути, то же название, но придав ему иной смысл.

Умер Иван Григорьевич Лебедев в октябре 1924 года. Так совпало, а, может быть, и не просто совпало, что именно в этом году и в этом месяце и завершились на Лебедях события, связанные с Василием Федоровичем Рябоконем, которые и составляют предмет моей безнадежно запоздалой повести.