Мама с папой не терпели сентенций старухи, но и у них поднималось настроение, когда на папины жалобы — неприятности на работе — баба Поля оптимистично восклицала: «Какие пустяки, было б из‑за чего расстраиваться! — и говорила отцу, доверительно понижая голос: — Теперь непременно жди удачи, помнишь, месяц назад обещали повышение? Вот чует мое сердце…»

Ее сердце чуяло верно, папу скоро действительно ставили начальником цеха, да и все остальные предсказания бабы Поли так или иначе сбывались.

Восьмилетней Таисии казалось, родители побаивались няню. Мама порой просто закрывала уши ладонями и раздраженно кричала: «Ничего не хочу знать, пусть будет как будет, только молчите, Христа ради, тетя Поля!»

Зато отец…

Таисия не раз слышала, как он, перехватив старушку в коридоре, шепотом спрашивал всякие глупости. Например, останавливать ли автоматическую линию для профилактического ремонта или можно месяц потянуть, работы очень много, план буквально горит… И если баба Поля строго говорила: «Тормози, Павел Ефимыч, как бы беды не вышло, что‑то сердце неспокойно, тянет слева, вот тут…» — никогда не спорил, лишь мрачнел и хватался за телефон.

Мама высмеивала эти прогнозы, сердилась на мужа, но ничего поделать не могла. После нескольких верных предсказаний суеверный отец предпочитал дуть на воду.

Свою воспитанницу баба Поля ни разу не назвала уменьшительным именем, даже к трехлетней малышке она обращалась исключительно — Таисия. Мол, такое прекрасное имя грешно уродовать.

Баба Поля искренне верила — каждый человек соответствует своему имени, оно как бы определяет его дальнейшую жизнь, характер, внешность, даже судьбу.

Любимица должна расти непременно Таисией! А Таечкой пусть зовут какую‑нибудь милую кошечку, а не ее девочку, умницу‑разумницу с чутким сердечком, настоящий подарок Господний, светлый лучик в ее многотрудной жизни.

Баба Поля как‑то шутливо пообещала десятилетней девочке, что именно ТАК она узнает своего суженого — он тоже станет звать ее исключительно Таисией, чувствуя редкостную красоту имени.

Мол, она, баба Поля, точно знает, ей маменька сказали‑с.

«Сказали‑с» — знак самого настоящего уважения, так баба Поля говорила лишь о матери, ни о ком другом.

Таисия выросла, она прекрасно понимала, что нельзя воспринимать давние слова бабы Поли как истину, но…

Всем новым знакомым девушка представлялась непременно Таисией и невольно мрачнела, слыша в ответ: «Таечка, значит?»

Тая, Тася, Тайка, Таечка, Таюша, как‑то ее назвали даже Таис, но никогда — Таисией.

Настоящее имя будто заколдовали после смерти бабы Поли.

Девушка ругала себя и по‑детски сердилась на бабу Полю, с ее глупыми пророчествами, но ничего поделать не могла — ну не воспринимала она всерьез молодых людей, коверкающих ее подлинное имя! Внутренняя убежденность — «не тот» — не оставляла новым знакомым никаких шансов завоевать ее сердце. Они могли стать только друзьями.

А ведь кое‑кто из них — до того, как называл ее очередным уменьшительным именем, — Таисии по‑настоящему нравился.

Ох уж эта баба Поля!

* * *

Таисия осторожно поставила склеенный бокал на подоконник и отступила на шаг, любуясь собственной работой: трещина была практически незаметна. Ну, если не присматриваться.

Она улыбнулась соловушке и довольно пробормотала:

— Послужишь еще…

Звонок в дверь заставил Таисию вздрогнуть и посмотреть на часы — почти восемь вечера. Неужели Федор Федорович все‑таки решился приехать? Он уже неделю грозился вытащить ее вечером в город — «людей посмотреть, себя показать, элементарно прошвырнуться, то да се…»

Нагрянуть без звонка — это Федор Федорович мог запросто, чтобы не выслушивать по телефону отговорок. Он только за собой признавал право принимать решения, а уж о свободе воли…

Нет, поговорить о ней — всегда пожалуйста! Но с диктаторскими замашками Федора Федоровича ни о какой свободе воли и речи идти не могло, они потому и дружили со старших классов, что Таисия предпочитала мирно плыть в кильватере.

Странной вышла их дружба. Таисию тогда перевели в новую школу с математическим уклоном. Отец вдруг решил, что у дочери развито логическое мышление, впереди замаячил технический вуз, срочно требовалось уйти из обычной районной школы, где на математику, физику и информатику обращали внимания не больше, чем на литературу и историю. Погоняв же Таисию как‑то вечером по физике, отец схватился за голову — пятерки ставили дочери явно за красивые глазки, ничего они не стоили, эти пятерки, ребенок не понимал простейших физических законов, затвердил, как попугай, несколько определений.

Нужно было срочно что‑то делать!

Таисии только исполнилось двенадцать, близкими друзьями в классе она так и не обзавелась, ей вполне хватало общения с бабой Полей. Таисия легко согласилась сменить школу — какая разница, где учиться?

В новом классе ее встретили равнодушно. Невысокая, худенькая, неяркая Таисия не произвела впечатления на сверстников. А уж «плавание» у доски на первом же уроке математики — учитель решил проверить уровень ее знаний — вызвало презрительные усмешки одноклассников.

Таисия вдруг оказалась за последней партой, одна, девочка словно стала невидимкой, на нее не обращали внимания. Жизнь класса проходила мимо: Таисию ни о чем не спрашивали, не вовлекали в разговоры на переменах, не приглашали за столик в школьной столовой, не просили запасную ручку или «на минуту» учебник, не замечали исчезновений, когда Таисия болела, безразлично и снисходительно кивали на ее робкие приветствия по утрам.

Девочка тысячи раз пожалела, что сменила школу. В той, старой, она не чувствовала себя изгоем или серой мышью, пусть и не была на ведущих ролях. Даже явные успехи в учебе — Таисия довольно быстро нагнала класс — не произвели впечатления, ее пятерок будто не заметили.

* * *

Летом, когда Таисия перешла в восьмой класс, погибли родители. Возвращались вечером с дачи, в новенькую «ауди», только‑только купленную папой, врезался пьяный водитель на огромной фуре. Мать с отцом умерли мгновенно, их едва извлекли из смятой в консервную банку машины.

Хоронили обоих в закрытых гробах, впрочем, Таисия на похоронах не присутствовала: баба Поля не позволила, отправила на неделю к своей подруге. Баба Поля не хотела, чтобы в памяти девочки вместо живых отца с матерью остались закрытые гробы и невнятные речи сослуживцев, ошеломленных внезапным несчастьем.

Убитая горем Таисия не возражала. Она вообще как‑то смутно понимала, что происходит, жизнь казалась конченой, она не жила больше — существовала. Случившееся выглядело дурным сном, кошмаром, стоило только проснуться…

Проснуться не получалось.

Пока родители были живы, Таисию не тревожило их отсутствие. Мама с папой вечно пропадали на работе до позднего вечера, папа частенько возвращался домой, когда она уже спала.