На кухне старого высокого дома прохладно и свежо. Без Руслана я чувствую себя свободно и напоминаю себе, что имею такое же право находиться здесь, как и он. Сергей, парень, с которым я познакомилась буквально час назад, сидит на подоконнике с сигаретой и банкой пива.

— Будешь? — протягивает он мне вторую банку.

На моей голове сотня дурацких косичек. На моей спине огромная, пусть и ненастоящая татуировка. Но я никогда не пробовала алкоголь. Маринка смотрит насмешливо, Сергей ободряюще. Я беру банку и отхлебываю. Пиво холодное и чуть горькое. И уже от второго глотка внутри становится теплее.

— И как вы жаритесь на пляже?

Через ещё полчаса Сергей кажется мне самым замечательным парнем в мире. Пожалуй, я готова в него влюбиться. Просто от того, что с ним так легко говорить, не взвешивая каждое своё слово и каждый свой жест.

— Бухаешь с малолетками? — спрашивает Руслан, входя на кухню.

На нем одни лишь бермуды, его кожа невыносимо загорелая, кажется, она даже пахнет солнцем.

— Да брось, одно только пиво, — отвечает Сергей и подмигивает мне.

Я и правда целомудренно выпиваю одну лишь банку. Даже не допиваю, теперь, когда он рядом, в горло ничего не лезет. Протискиваюсь мимо него, вспоминая отчего-то тот вечер, ту вазу, он стоял так же, господи, как давно это было! Целую вечность назад. А на лестнице он меня догоняет. Дёргает грубо за руку, вынуждая остановиться. Я смотрю на его руку, которая стискивает мою. Мне кажется, что он коснулся меня в первый раз. Его рука жжется огнём.

— Что тебе? — спрашиваю и напоминаю себе, что я взрослая и умная. Что не боюсь его.

— Блять, не лезь в мою жизнь, пожалуйста. Вали в город.

— Это такой же мой дом, как и твой!

— Ну, если в твоих куриных мозгах не хватает сил додуматься самой, говорю — сиди тихо, как мышка. Маленькая, беленькая, лабораторная мышка. Не лезь, блять. И бога ради, тра*айся со своими одноклассниками, а не с моими друзьями.

Я выдергиваю свою руку. Мне обидно. Мне больно — я вижу на коже красные следы от его пальцев. И в которой раз думаю, откуда в нем столько ненависти? Где он её черпает? А ещё внутри разгорается желание пойти наперекор, разозлить его. Вот прямо сейчас, просто пойти и сделать назло, и плевать на последствия. Я хочу, чтобы ему хоть раз стало так же больно и обидно, как мне. Поднимаю голову, стараюсь смотреть прямо в его лицо. Мне же не страшно. Его глаза почти чёрные. Они непроницаемы. Но я-то знаю, что в их глубине прячется ненависть.

Наивная, я тогда не знала, что значит ненавидеть.

Но узнать мне все же пришлось.

Она.

Весна была отвратительной. Серые, поникшие уже сугробы обнажили всю гадость, что скопилась в них за зиму. Я стала думать, что ненавижу собак. Нет, они весьма милы, особенно, если на поводке у хозяина. Но бог мой, складывается впечатление, что за зиму они загадили весь мир.

А самое хреновое — такая же гадость творилась у меня в душе. Серость, гадость и дерьмо. И я сама бежала обратно к мамочке, поджав хвостик. Да, как собачка, которых я этой весной ненавижу. Мама, словно почувствовав, что я о ней вспомнила, тут же дала о себе знать. Завибрировал на соседнем сидении телефон. Я вздохнула, но трубку взяла.

— Да, мам?

— Дочь, ты когда приедешь?

— Я же сказала, мамуль, дня через три. Решу последние дела и приеду.

— Ты просто знай, что я жду тебя.

— Я знаю мам, спасибо, — и, подумав, добавила: — Я люблю тебя.

Так я лгала своей маме. Нет, вовсе не в том, что я люблю её. Просто родной город, вот он, уже начинался. А у меня нет сил ехать к родным, видеть жалость в их глазах. Я же, блин, гордая. А ещё самодостаточная, сильная и почти независимая. Но эти три дня будут мои. Буду зализывать раны и лелеять уязвленное самолюбие в гордом одиночестве.

У дороги показался длинный и унылый супермаркет, я заехала на стоянку. Душевные раны аппетита не отменяли. По крайней мере, у меня. Вскоре я уже бродила по торговому залу, закидывая в тележку все, на что падал взгляд. У витрины с алкоголем остановилась и задумалась. Насколько глубоки мои раны? Подумала. Положила в тележку бутылку виски.

— А не кажется ли тебе, дорогая, что твои раны гораздо глубже? — я поразмышляла ещё и присовокупила к имеющейся бутылке ещё одну. — Так-то лучше.

Настроение не поднялось, нет. Но стало как-то легче. Вот напьюсь вдрабадан, а потом наступит такое адское похмелье, что все мои прежние проблемы покажутся цветочками. Как говорится, выбью клин клином.

Настроение не поднялось даже тогда, когда я увидела Маринку, стоявшую возле моего автомобиля и разглядывавшую его грязные бока с сомнением во взоре.

— Ты что, из тайги прямиком?

— Из ада, Марин, прямиком.

Я обняла её, уткнулась носом в пушистый мех её капюшона. В глазах защипало от непролитых слез. Рано плакать, тряпка, терпи. Поморгала, слёзы, слава богам, унялись. Не хватало ещё стоять и плакать на этой грязной заплеванной стоянке.

— Привезла ключи?

— Конечно, — она передала мне связку. — Хочешь, я с тобой поеду? Там же глушь такая. Это летом хорошо, а сейчас…Что ты там делать будешь?

— Приходить в себя. Спасибо, но я хочу побыть одна.

— Как знаешь.

Я поцеловала её в едва пахнущую пудрой щеку и закинула пакеты на заднее сидение.

— Пока, Марин. Скоро увидимся.

Уехала, а она так и осталась стоять. Высокая, тонкая, в меховой курточке и ярко алом платке на тёмных волосах. Красивая, верная. Единственная подруга. Слёзы, глупые, несвоевременные, вновь запросились наружу.

— Назад, немедленно, — приказала я. — Ещё чуть-чуть.

Дорога вновь повернула в сторону от города. Ещё немного, и вдоль неё потянулся лес. Тоже унылый, тёмный. Сквозь голые ветки просвечивало пасмурное небо. Дорогу я знала хорошо, спасибо счастливому детству, и безошибочно свернула на проселочную дорогу без указателей. Маринка сказала — дорогу чистили раз в неделю. Не обманула. Машинка порой пробуксовывала, но исправно везла меня вперёд, в глушь, к уединению. Солнце, которое и так едва-едва пробивалось сквозь плотный слой туч, клонилось к горизонту. Дорога еле угадывалась в наступающих сумерках.

Камышка — небольшая речушка, в которой мы когда-то с удовольствием плескались, все ещё покрыта льдом. Через неё низкий бревенчатый мост без перил, папа сам его делал, пригласив плотников. Папы нет несколько лет уже как, а мост стоит… Автомобиль слегка подпрыгивал, перебираясь через бревна, чуть выступающие из настила.

Все, забраться на пригорок — и вот он дом, моё уединение, берлога, в которой можно зализать раны, свернуться калачиком и поскулить в своё удовольствие. Но эти последние метры машина визжала шинами, они проворачивались в подтаявшем снегу, увязая все глубже. Вскоре я поняла, что застряла окончательно и бесповоротно.