вам об этих делах подробнее, сделаю несколько общих замечаний по одному важному вопросу: об отношениях между сотрудниками отдела по расследованию убийств и профайлерами.

Сотрудники отдела по расследованию убийств, имея дело с нераскрытыми делами, работают в условиях сильнейшего стресса: завышенные требования к себе, внутреннее и внешнее давление. Понятно, что есть место преступления и труп, оттого и много объективных улик. Однако для начала жертву нужно идентифицировать, и иногда это дается с трудом. Тогда следователи тратят много времени на сбор сведений о ее личности путем опроса свидетелей и проведения следственных мероприятий. Кроме того, оценка улик может занять несколько дней, а иногда и недель. Тем не менее отдел по расследованию убийств с самой первой минуты работает «по горячим следам»: это означает, что нужно внимательно относиться к каждой улике – и пусть картина преступления пока неполная, а иногда и вовсе отсутствует понимание того, что именно произошло. Хотя в отделе по расследованию убийств имеется множество версий, часто сложно понять, есть ли среди них правильная. Во всяком случае, я не раз сталкивался с тем, что на аналитический анализ преступления при «работе по горячим следам» просто не остается времени.

Именно для таких случаев и предусмотрено привлечение аналитиков со стороны. Они не участвуют в повседневных мероприятиях по расследованию убийств, отчего у них есть больше времени на изучение связей, разработку теорий и создание психологических портретов.

Затем результат анализа выливается в рекомендации по расследованию, которые отдел по расследованию убийств может, но не обязан выполнять. Однако для того, чтобы это произошло, я как профайлер сначала должен обосновать свои выводы путем анализа и последующей презентации их отделу по расследованию убийств. Но готовы ли следователи, которые долгое время работали над этим делом, отказаться от своих идей и принять чужие?

Когда я сам работал следователем, то был рад услышать мнение со стороны. Для меня нестандартное мышление, обращение к экспертам из других дисциплин и учет их мнения с самого начала были частью профессиональной работы. Как аналитик я, естественно, ожидаю, что следователи, с которыми я должен сотрудничать по работе, будут иметь такое же отношение. Однако если следователь считает аналитиков далекими от практики теоретиками, то у меня мало шансов донести до него свои выводы.

И наоборот, от моего усердия, от понимания специфики работы следователя и от возможности осуществить мои предложения также зависит, будут ли приняты результаты анализа и будет ли наше сотрудничество плодотворным. Профайлера, который ставит себя выше только из-за того, что он занимается напряженной исследовательской работой и позволяет своему коллеге чувствовать это, по праву не воспримет никто всерьез.

По сути, главное, что мне помогает в аргументации, – это скрупулезный анализ поведения преступника и ответ на вопрос, почему преступник действовал именно так, а не иначе, – это и есть так называемый профайлинг. Кем была жертва и какие эпизоды преступления были особенно важны для преступника?

Но в этой работе нужно быть осторожным. Улики не всегда легко интерпретировать. В то время как преступник во время преступления реализует свои индивидуальные потребности, чувства и фантазии, следы различных преступлений могут походить друг на друга, хотя каждый преступник принимает решения исходя из своих собственных мотивов. Поэтому интерпретация улик иногда похожа на прогулку по лабиринту, потому что истинная причина поступка известна только одному преступнику, да и это далеко не факт.

Иногда, для того чтобы предложить определенное направление в расследовании, мне бывает достаточно просто установить определенную манеру поведения, характерную именно для этого преступника.

В своей работе я должен учитывать еще один аспект: решающее значение имеет не только внимание к отдельным деталям, но и совокупная картина улик. В США профайлинг уже давно и успешно применяется на практике, в то время как в Германии этот термин лишь совсем недавно получил широкое распространение. Немецкий профайлинг – это запоздалый импорт криминалистического метода из США. Еще в середине 1970-х годов сотрудники ФБР в Национальном центре анализа насильственных преступлений (National Center for the Analysis of Violent Crime) начали расследовать убийства, в которых преступники демонстрировали необычное поведение, которое не могли объяснить криминалисты: осквернение трупов, расчленение тел, гипертрофированное применение силы.

Если раньше криминалистический подход у меня был такой: «Кто это сделал?» – то теперь я стал спрашивать себя: «Что значит это конкретное поведение преступника?»

Первые ответы на эти вопросы появились после бесед с тридцатью шестью осужденными серийными убийцами, которые объяснили, почему они убивали определенным образом и что ими двигало. В 1999 году я тоже стал интересоваться этим методом – к тому времени я уже был заместителем начальника комиссариата по тяжким преступлениям; и если раньше криминалистический подход у меня был такой: «Кто это сделал?» – то теперь я стал спрашивать себя: «Что значит это конкретное поведение преступника?»

Мне не давала покоя мысль о том, что если ввести в практику оценивание такого поведения, то станет возможным не только восстанавливать события произошедшего, но и определять мотив преступника и создавать его психологический профиль, который, подобно отпечатку пальца, смог бы описать его личность. Сегодня я знаю, что этот подход, пусть даже он и не в силах ответить на все мои вопросы, является принципиально правильным.

Как аналитик я исхожу из того, что на каждом месте преступления есть улики, которые можно использовать для создания образа преступника, его профиля. Криминалистический подход, который с годами становится для меня все более важным, состоит в том, чтобы ответить на вопрос: что именно произошло во время преступления и почему все случилось именно так?

Тот факт, что около девяноста процентов всех убийств в Германии раскрываются довольно быстро, не говорит о том, что для раскрытия других дел требуется просто немного больше времени. Прежде всего это означает, что не все дела раскрыты, по крайней мере пока. Грубо говоря, могу сказать, что одной из важнейших задач профайлеров является как раз раскрытие таких дел.

Как мы пытаемся это сделать? Мы берем в работу дело уже тогда, когда у нас есть только жертва, но нет непосредственных подозреваемых, и есть только один свидетель, который тоже молчит: место преступления. Мы анализируем его гораздо более детально и оперативно, чем это было принято делать раньше в немецкой криминалистике. Но мы, аналитики, не работаем в одиночку: судебные медики, психологи, психиатры и эксперты из самых разных областей помогают нам в работе, в результате чего постепенно прорисовывается многослойная, междисциплинарная картина преступления, а профиль преступника получает оценку с нескольких точек зрения. Для меня это часть нашей профессиональной деятельности. Поиск преступника – это уж точно не моноспектакль.