— Это каких же?

Евдокия повернулась к женщине спиной.

Она ощущала колючий холодный взгляд ее, который был Евдокии неприятен, как и сама она, чистенькая, благодушно-розовая, неуместная на этом грязном перроне.

— Во-первых, — тощий палец пана Сигизмундуса вознесся к небесам, — несомненная экономия. Билет обошелся всего-то в пять медней…

Евдокия и одного не дала бы.

— …тогда как за второй класс просили уже два сребня, не говоря уже о первом. — Эти слова пан Сигизмундус произнес с немалым раздражением, так, что стало очевидно, сколь глубоко презирает он всех тех, кто выбрасывает деньги за путешествие в первом классе. — Меж тем, логически размышляя, все пассажиры проделают одинаковый путь что по времени, что по расстоянию. Так к чему платить больше?

Евдокия открыла было рот, чтобы рассказать о такой немаловажной вещи, как комфорт, но ей не дозволено было произнести ни слова.

— Если же ты печешься об удобствах, — сказано было сие так, что Евдокия мигом устыдилась, — то я, дорогая кузина, способен обеспечить их. Я взял одеяло. Два.

Два пальца упирались в небеса.

— И флягу с горячим чаем. Бульон. Четыре куриных ножки. Яиц вареных… — Перечисление всего, что пан Сигизмундус счел нужным взять с собой — а судя по количеству чемоданов, список был немаленьким, — грозило затянуться надолго.

— Там дует! — Евдокия обернулась к женщине, которая подошла совсем уж близко, пожалуй, неприлично близко. — Скажите вы ему, что там дует!

— Ах, милочка, — женщина ответила очаровательнейшей улыбкой, столь сладкой, что оною улыбкой можно было глазуровать пряники, — вы уж не обижайтесь, но я так скажу: ваш родич прав. К чему платить больше? Поверьте моему опыту, в вагонах второго класса сквозит ничуть не меньше.

Зато выглядят эти вагоны куда приличней.

— Вот! — Пан Сигизмундус одарил новую знакомую благосклонным кивком.

— И чай там подают дурной. Не чай — название одно, а постельное белье и вовсе не свежее. — Она подхватила Евдокию под локоток. — К тому же никогда не могла я спать на этом постельном белье. Только и представляю, кто на нем до меня лежал…

— Лучше спать вовсе без белья?

Женщина рассмеялась журчащим смехом.

— Вы шутница… нет, я вот вожу с собой простыночку… и пуховую шаль. Она места занимает меньше, а греет лучше всякого одеяла… к слову, позвольте представиться — панна Зузинская.

Она протянула Сигизмундусу ручку, которую тот принял осторожно, брезгливо даже, сдавив полненькие, унизанные кольцами пальчики.

— Сигизмундус, — представился он, разглядывая что перстеньки, что саму панну, такую всецело благолепную, как сахарная фигурка со свадебного торта. — Студент. А это кузина моя. Дульсинея. Но на Дусю тоже отзывается.

Желание огреть дорогого кузена саквояжем сделалось вовсе нестерпимым.

— А позволено ли будет узнать, куда вы направляетесь? — Панна Зузинская не спешила выпустить Евдокиин локоть, отчего та чувствовала себя добычей.

— Сначала до Журьиной пади, а там и дальше в Серые земли, — говоря это, Сигизмундус приосанился и шарф свой оправил.

— В Серые земли?! — охнула панна Зузинская с фальшивым удивлением. — И панночка?

— Я не могу оставить сестру без присмотру!

— А вы…

— Меня зовет наука! — Сигизмундус ударил в грудь кулаком. — Я в долгу перед нею!

— Неужели? — пробормотала Евдокия, о которой, казалось, забыли. — А мне, дорогой кузен, казалось, что вы в долгу не только перед наукой…

— Пустое, — отмахнулся Сигизмундус и, склонившись к новой знакомой, прошептал: — Эти люди ничего не смыслят в науке. Они думают, будто бы миром правят злотни, а на деле…

Драматичная пауза повисла над перроном, и от этакой нехарактерной для вокзала тишины очнулся проводник, сел, ударившись затылком о ступеньку, и выматерился, к слову, довольно-таки затейливо, с фантазией.

— Что на деле? — шепотом поинтересовалась панна Зузинская.

— Все дело в знаниях. Вот увидите. Я найду ее…

— Кого?

— Бержмовецкую выжлю!

— Кого?!

— Бержмовецкую выжлю! — с придыханием произнес Сигизмундус. — Я докажу, что она существует, и стану знаменит! Я войду в историю! Мое имя будет во всех учебниках…

— Очень за вас рада, — пролепетала панна Зузинская, выпуская Евдокиин локоть.

— Спасибо! — Сигизмундус отвесил поклон, несколько резковатый, верно, оттого панна Зузинская и отшатнулась. — Вы еще услышите обо мне! О Сигизмундусе Бескомпромиссном!

— Это ваша фамилия?

— Нет. — Евдокия не упустила случая отомстить. — Его фамилия Бескаравайчик…

— Наша, дорогая кузина… наша… но согласитесь, что Сигизмундус Бескомпромиссный звучит куда как солидней.

Кузина соглашаться не спешила, но оскорбленно замолчала, надулась, сделавшись похожей на фарфоровую куклу дешевой работы, этакую щекастую, с намалеванным румянцем и глупыми голубыми глазищами.

Впрочем, обманываться Себастьян не спешил.

Выражение оных глазищ, ежели приглядеться, не обещало ничего хорошего.

— Дорогой кузен, — ручка Евдокии стиснула Себастьяновы пальцы с неженскою силой, — надеюсь, вы знаете, что делаете.

Хотел бы Себастьян ответить, что, естественно, знает, однако же сомнения его не отпускали.

Третий вагон.

Грязный не только обыкновенной грязью, что скапливается везде, где обретаются люди, но и той, незримой, от которой вся его натура заходилась немым криком.

Натуру пришлось заткнуть.

Проводник билеты принял, проверил что на свет, что на зуб, после смерил Себастьяна на редкость неприязненным взглядом, для которого не имелось ни единой причины.

— За багаж — пять медней, — сказал он и руку протянул.

Красную, будто бы вареную.

— Помилуйте! — Себастьяну пяти медней было не жаль, однако пан Сигизмундус, будучи по натуре существом хоть и возвышенным, всецело отданным науке, но не чуждым практичности, коия появлялась приливами, не способен был добровольно и без спора расстаться с этакою суммой.

— Пять медней! — повторил проводник чуть громче и пнул холщовую желто-лиловую сумку, приобретенную Себастьяном у коробейника за вместительность и исключительный внешний вид.

— В билетах сказано, что багаж входит в стоимость проезда.

— Один чемодан. — Проводник поднял палец, точно сомневаясь в способности упертого пассажира считать до единицы. — За остальное барахло — плати.

Платить пришлось.

Пан Сигизмундус возмущался.

Кипел.