страдания, но вы не готовы жертвовать жизнями других. Не стоит превращать обычную сделку в мучения для людей. Уже одно наше с вами присутствие сделало их обреченными.

– Ваше! – парировал Долматов. – Я пытался принести этим людям мир. А вы принесли войну и террор.

Охотница нетерпеливо качнула головой.

– Ах! «Как может разговор так быстро стать нудным?» – манерно протянула она. – Ради чего вы упорствуете, капитан? Монархии, которой вы служили, более нет. Необязательно умирать вместе с ней. Мне нужен только медальон, отдайте его мне.

Долматов слабо улыбнулся.

– Её медальон умер, – сказал он, – как и она сама. То, что вы ищете, никогда не найдет тот, кто одержим властью и страхом, как вам подобные. Лишь человек бескорыстный способен отыскать путь. Тот, над кем вы не имеете власти.

Охотница устремила на Долматова взгляд полный презрения и самодовольства.

– Тогда никто его не найдет, – сказала она, – ибо на этой планете нет более человека не в нашей власти. Мы те, кто установим новый порядок.

Долматов слабо улыбнулся.

– Заблуждаетесь, – сказал он. – Пока у человека есть надежда, всегда найдутся те, кто бросит вам вызов. Потому что всегда будет та, кто следует вере и благочестию.

Охотница хищно улыбнулась.

– Возможно, – сказала она, – но вы об этом уже не узнаете!

Хлесткий удар рассек плоть, оросив красным землю. Разговор был закончен.

Комиссар Лакцис, до этого сохранявший ледяное спокойствие, неприязненно отпрянул.

– Э-э-э, какие ваши дальнейшие приказания? – пробормотал он.

Охотница хмыкнула.

– Остальные мне неинтересны, – сказала она. – Убейте!

– Как пожелаете, миледи, – кивнул Лакцис.

Один взмах его руки и красногвардейцы выстроились в шеренгу и вскинули винтовки.

– Огонь! – скомандовал комиссар.

Раздался грохот выстрелов, смешанный с криками. Мужчины пытались защитить женщин. Женщины старались закрыть детям глаза. Это не было жестокостью со стороны «красных», это было их естественным состоянием. Квинтэссенцией тех идей, которыми они руководствовались. Убивать, и как можно больше. Зачистка заняла не дольше минуты. Тех, кто еще продолжал шевелиться, после того как ружейные залпы стихли, добили штыками.

Охотница подошла к одному из офицеров, дергавшегося в агонии, и с силой надавила ногой на его рану.

– Кому вы передали медальон?! – прорычала она. – Он на «Барсе»? Отвечай мне!

В ответ послышался задавленный хрип.

– Теперь далеко отсюда… – проговорил офицер. – Далеко от таких как ты!

Усилием воли он сумел плюнуть в неё раньше, чем Лакцис вышиб ему мозги из своего маузера.

Охотница брезгливо смахнула кровь с манжета куртки.

– Обыщите этот поганый городишко! – сказала она. – Если надо сожгите его дотла. Мне нужна эта лодка.

– Будет так, как вы укажите, миледи, – пробормотал Лакцис.

В всесилии Организации не должно быть сомнения. Другого не дано.

* * *

«Барс» и к плаванию то не был готов, чего уж говорить о возможном сражении. Но приказ капитана был ясен: убираться отсюда как можно скорее. Дав приказ готовить отплытие, старший помощник Александр Николаевич Верховский сам выбрался на палубу и жестам указывал друзьям и незнакомцам, ищущим пути к спасению, забираться в лодку.

Ему на руки рухнул мальчишка лет двенадцати – юнга. Его лицо было обожжено и почернело. Но, к радости Верховского, он был жив.

– Вот, – выдохнул мальчик, протягивая какой-то круглый предмет, обмотанный шелковым шарфом. – Капитан приказал передать и спрятать на лодке. Он сказал, что вы знаете, а ещё сказал, чтобы вы немедленно уходили.

Верховский не нашелся что возразить. Убедившись, что мальчишка скрылся в лодке, он повернулся спиной к пылающему городу и направился в капитанскую рубку. Он не хотел уходить, но позволил себе отпустить привязанности. В этом пылающем городе догорало всё то, что он любил и за что сражался, и всё то, что он не сумел спасти. По справедливости, и ему надобно было здесь сгореть, но он должен был выполнить последний приказ капитана.

– Срочное погружение! – скомандовал он. – Не забудьте удостоверится, что все люки задраены и проверьте спасательные аппараты.

Он раздавал приказы, как на учениях. Но он не мог иначе. От него сейчас зависели жизни людей, а по пятам шла погоня. Для личных терзаний и интеллигентского самоедства времени не было.

Добравшись до капитанской каюты, он устало опустился на кресло и его взгляд упал на фотографический снимок девушки изящной и круглолицей с копной темно-русых волос. Он прекрасно помнил её, вежливую и интеллигентную. Такую юную и прекрасную. Он, естественно, был в неё влюблен, как и все младшие офицеры. А теперь она лежит в холодной сырой яме в Екатеринграде убитая. Такого не должно было произойти. И всё же произошло. Всё, что здесь произошло, предупреждение, на что способен человек, если довести его до скотского состояния. Это и было целью Организации.

Верховский вертел в руках предмет. Размотал шарф. На ладонь упал золотой медальон на цепочке с бабочкой и вставленными двумя изумрудами. Всё, что от неё осталось. Груба жизнь!

– Ваше благородие! – раздался голос.

Верховский обернулся. Перед ним стоял мальчишка-юнга. Его детское лицо выражало крайнее нетерпение.

– Предмет, который мы получили, – спросил юнга, – что это?

Верховский улыбнулся. Не своим мыслям, а взгляду мальчика, который очень гордился порученным ему важным заданием. Ради таких мальчиков и девочек нужно жить дальше и бороться.

– То, что мы должны хранить, – сказал Верховский, потрепав мальчика по затылку, – надежда на будущее.

Мальчик ему поверил.

Глава I. Скрытые мотивы

Во всем есть своя мораль, нужно только уметь ее найти!

Льюис Кэрролл

Текущий день

Перед ней проносились картины, которые её разум поглощал, как песок поглощает воду, с такой же скоростью, с какой снег тает в руке. Эти картины и были похожи на снег… Такие спокойные, безмятежные. Это была жизнь, о которой она всегда мечтала. Большой парк с широкими прудами и изящными извилистыми дорожками. Там были её родители, сестры, младший брат. Она знала, что они все были там. Ей хотелось, чтобы так было всегда. Так должно было быть. Тепло, любовь, смех и покой. Кто-то смеялся. Она видела эти добрые улыбки, смешные беседы. Она присмотрелась внимательнее. Мама улыбалась ей. Она была уверена, что ее ждет радостная и веселая жизнь.

Внезапно картины стали трансформироваться. Она неожиданно испугалась. Фигуры стали серыми и зыбкими их лица казались перекошенными от боли и тревоги и прозрачными, как из стекла. Она хотела подбежать к родителям, но обнаружила, что не может сделать ни шагу. Она не могла даже дышать. Всё вокруг, весь её мир сжался в один горячий комок боли. Из этого комка соткались другие фигуры. Одиннадцать