по всему для вас это не проблема. Ближайший магазин в 7 минутах езды от сюда. Счастливо оставаться, — Милана развернулась и готова была уже уйти.

— Вы же прекрасно знаете, что теперь мой источник воды определен навсегда.

— То есть я буду видеть ваше сияющее лицо каждый день? Не надоест ли ездить такие дистанции?

— У вас тут прекрасные виды! Дорога — одно удовольствие!

— А вот вы мне совсем не в удовольствие. На поселке еще много домов, объедьте — там возможно будут более любезные молодые особы.

— Не думаете ли вы, что своей любезностью меня спугнули?

— Я думаю, еще пару фраз и цель будет достигнута.

— Простите, только ради уточнения — ваших фраз или моих? Я чисто спросить, — знакомый незнакомец смотрел на девушку с полным умилением происходящего. — Вы обиделись. Да-да, обиделись. Вы уже полыхаете как это осеннее дерево. Кстати, вам пора бросать курить. Негоже такой милой девушке ходить как из табакерки.

— Я не курю, я жгу листву, — ответила Милана. Раскрепощенность и самоуверенность пришельца вызывали в ней смущение, порабощали ее смелость ответа и реакции.

— Я понял. Просто мне хотелось сместить ваш неоправданный гнев на мою персону сменой темы. И все же — почему вы меня так грубо гоните, ведь я вам ничего не сделал? — в этот момент мужчина смотрел уже на девушку более заинтересованно и серьезно.

— Потому, что появление не знакомых людей меня тревожит. Потому, что я не понимаю намерения повторного появления. Потому, что я вам не доверяю. — Милана смотрела прямо в карие глаза. Она была всегда прямолинейным человеком, правдорубом. Как только она сказала ему все что чувствует, ей стала легче, как если бы свалился груз с плеч. И он стал теперь каким-то своим, потому что он знает правду.

Он почувствовал это. Ему захотелось обнять ее, сказать «я тебя не обижу». Но вместо этого, уже с меньшим пылом, а мило улыбнувшись сказал: «И все же можно набрать воды». Милана открыла замок в калитке, впустила его и повела к скважине, откуда брала воду. Наполнив канистру, мужчина посмотрел на девушку. «Как вас зовут?», спросил он.

— Зачем вам это?

— Мы уже с вами знакомые люди, зачем ограничиваться одним лишь «вы». Тем более я не намерен отступать.

— Вы думаете вам все можно? Что вы на охоте? И просто из принципа добить историю до, по-вашему, удобного конца? Я не хочу с вами знакомиться, я не хочу с вами общаться.

— Меня Жером зовут, — как если б он пропустил все, что она только что сказала.

— Почему Жером? Вы слишком хорошо говорите по-русски, чтобы прикидываться иностранцем.

— Я на половину француз. Живу на две страны. Вы, вон, сколько обо мне уже знаете, а я — даже имя ваше не знаю.

— Милана, меня зовут Милана.

— Вы хорошая девушка, Милана. Только почему-то запуганная. Я хороший человек, что бы вы сейчас обо мне не думали. Сейчас поеду, дам вам шанс смерить ваш гнев. Но я вернусь, и это будет завтра. — Жером улыбнулся, взял канистру и пошел к машине. Милана пошла за ним, чтобы закрыть калитку. «До завтра», сказал он, и уехал.

Возвращаясь к своему кострищу, девушка задавалась вопросом «Почему? Почему я? Это какая-то игра, в которой я не хочу участвовать. Ведь я одета в старые вещи, угодные для дачного существования, я не при прическе, не при макияже. Почему? Трудно поверить, что он рассмотрел во мне кого-то».

До конца вечера Милана задавалась вопросами, вспоминала Жерома, рассматривала его в своей памяти, переслушивала диалоги в своей голове и все больше допускала вероятность пустить интригу в свою безлюдную сейчас жизнь.

День 3

«Макар хороший человек. Он добрый, умный, он идеален для создания семьи. Но он не мой. Не могу себя заставить, а я заставляю», — Милана не могла отбросить вопрос бывшего. Они были вместе пять лет, а это уже срок, когда углы подточены, скелеты в шкафах упорядочены и быт налажен. Им на самом деле было хорошо вместе, они идеально друг другу подходили: она поддерживала его словом в трудную ему минуту, он создавал уют и комфорт для нее, она не боялась с ним дурачится, он — быть мягким и в чувствах беззащитным. У обоих было замечательное чувство юмора, на одной волне с понятными друг другу оттенками сарказма и подколов. Друзья прозвали их «парочка М&М» — Макар и Милана.

Она сообщила о своем намерение расстаться за пару недель как уехать на дачу. Конечно, было бы легче в последний день сказать: «А теперь, дружочек — adieu! — живите как хотите, а я от вас ухожу». Но невозможно оставить родного человека (а за пять лет Макар стал очень родным) справляться с сердечным вопросом наедине с собой. Она-то все для себя определила, а он же даже и не знал о ее желании уйти. Поэтому, она приняла решения пройти эту дорогу с ним вдвоем — все слезы и фонтан критики делить с ним пополам. Но фонтана не было. Было очень сложно, очень больно, но Макар был слишком адекватным для устройства сцен и бросания на стены.

Она уехала, но общение они поддерживают каждый день. В последствии, Макар сказал: «Знаешь, я не думаю, что ты устала от меня. Ты в целом устала от жизни, что у тебя была. Работа, дом, быт. Тебе нужна перезагрузка. Мне кажется, у нас все будет хорошо». Услышав это, Милана сильно разозлилась — похоже он не воспринял ее слова об уходе в серьез. То есть, с ним еще не покончено, ее просто вывели погулять на более длинном поводке. А раз не покончено, значит она не свободно. Но она не хочет быть с ним, при всем его самом лучшем — не хочет. Чего она хочет — не знает, но точно знает, что не его. Обидно? Очень. Не справедливо? Безусловно.

Но сказать ему в лицо: «Макар, я не люблю тебя, я не хочу быть с тобой» она не может. Язык не поворачивается, он слишком свой родной, чтобы его обидеть, и слишком не ее, чтобы принять свое молчание как факт. Она пыталась вспомнить какие же слова она говорила, когда уходила. Ведь он понял ее намерения уйти, и все было определено. Но что же тогда она сказала, что он смог повернуть решение в свою пользу. Она не помнит. Что делать тогда? Ничего.

Догорала последняя листва, когда ее мысли о Макаре были прерваны знакомым и уже ожидаемым металлическим «я тут». Подходя к