Измыслить бы какую тактическую хитрость для завтрашней сечи, все же солдат-то у него маловато. Но как, гвозди Христовы, застигнуть врага врасплох, если неизвестно, где именно и когда с ним столкнешься? К тому же размышлять над маневрами невыносимо скучно, все равно неприятель каждый раз умудряется спутать все стратагемы, и придуманные заранее с превеликим трудом ухищрения остаются бесполезными.

Мысли Боэмунда затуманились, князь потянулся, сладко вздохнул, сказал себе, что всякие там засады и обходы – это, конечно, хорошо, но пусть ими увлекаются трусливые слабаки, а он сориентируется прямо на месте боя. Один вооруженный рыцарь стоит ста армяшек и тысячи сарацин! Он, Боэмунд Антиохийский, твердо намерен вести себя так, чтобы при одном упоминании его имени друг вздрагивал, а враг трепетал.

Решил и с облегчением провалился в крепкий сон.

Пронзительные вопли вырвали Боэмунда из предрассветной дремы. Сердце бухнуло от знакомых до жути звуков и погнало по жилам ярость. Князь вскочил, меч сам оказался в руке. Вокруг уже вовсю кипел бой. Точнее – резня: на спящих, растерянных рыцарей налетели полчища подлых тюрков и армян, с высоты коней враги рубили, резали, кромсали полуодетых пеших франков. Убегающих сарацины преследовали, как волки овец, гнали обезумевших воинов перед собой криками, от которых заходилось сердце, а настигнув, на скаку срубали им головы.

Боэмунд рванулся к ближайшему всаднику. Меч князя длиннее тюркского, но Боэмунд был пешим, а конных врагов мгновенно возникло великое множество. Встать бы спина к спине с кем-нибудь из своих, он бы отбился, выстоял, но никто не отозвался. Князь нанес глубокую рану противнику, но удар в затылок сбил его с ног. Тут же одна стрела ужалила плечо, а вторая проткнула голень. Смуглый усатый тюрок склонился с седла – молнией сверкнуло лезвие сабли. Боэмунд не успел ни испугаться, ни прикрыться, ни крикнуть, только резкая боль, тьма и провал в небытие.

Он уже не видел, как одного за другим убивали его верных соратников, как франкских рыцарей становилось все меньше и меньше, как оставшихся в живых загнали в тесное кольцо, как последние, еле держащиеся на ногах бойцы отбросили мечи, рухнули на колени и сдались на милость неверных. Лучше бы они пали в битве.

Из вражеских рядов вылетел, подобно осе из гнезда, кургузый всадник в роскошных, ярких шелках, и вся толпа истошно заулюлюкала, заорала: «Эмир Гази! Гюмюштекин Гази!» Франкам было известно это ужасное имя – сарацинский зверь жесток и беспощаден. Гюмюштекин размахивал мечом над головой, радостно вопил: «Аллаху акбар!» и несся прямо на сдавшихся ратников. За ним, как рой демонов за дьяволом, скакали тюрки, рубя безоружных пленников на куски. Кровь захлестнула траву, отлетали руки и ноги, катились головы – один за другим падали славные рыцари и ложились на каменистую промерзшую землю уже бездыханными. Лишь души их поднимались прямиком в рай.

Когда от христианского войска в живых не осталось никого, эмир велел разыскать и подать ему голову князя Антиохийского. Несколько мамлюков поспешно соскочили с коней и бросились на поиски тела Боэмунда. Вот он, павший герой, его легко опознать по огромному росту, по великолепному плащу, по длинным белокурым кудрям. Грязные руки неверного схватили спутанные волосы, чавкающим взмахом сабли отсекли от тела тяжелую голову с замерзшим взглядом синих глаз, нанизали ее на острие копья и поднесли заклятому врагу христиан.

Костлявой рукой в драгоценных перстнях эмир брезгливо сдернул с древка кровавое подношение и довольно скривился:

– Башку забальзамировать, оправить в серебро и послать халифу в Багдад!

Гази II небрежно бросил под копыта скакуна голову прекрасного рыцаря, прибывшего три года и пять месяцев тому назад на Святую землю, дабы свершить невиданные подвиги и покрыть себя вечной славой.

Ничтожный раб нагнулся за головой – и это был последний поклон, которого удостоился на земле могущественный властелин Антиохии.

По дороге в университетскую библиотеку Ника заскочила в кафетерий гуманитарного факультета. Обычно там сидел кто-нибудь из знакомых докторантов, вечных студентов, так обжившихся в немецкой философии или в структурной лингвистике, что жизнь вне кампуса Иерусалимского университета представлялась им загробной, но сегодня ждал своего заказа только высокий светловолосый парень. Она встала за ним и машинально разглядывала красно-голубой логотип его толстовки. Внезапно парень обернулся:

– Девушка, вы любите какао? Мне вместо кофе по ошибке достался.

Ника каждый день брала эту приторную бурду, поэтому кивнула и протянула ему приготовленные деньги.

– Нет, – он отпрянул, – не могу. Пожалуйста, позвольте угостить вас.

Пока она отнекивалась и возражала, стакан сам перекочевал в ее руку, парень лепетаниям не внял, денег не взял, зато в качестве расплаты уселся за ее столик. Вежливость – это коварный мужской прием, применяемый для дезориентации и обезоруживания воспитанных женщин, так что пропала ее короткая перемена.

– Я – Итамар.

В унылом кафетерии его улыбка сверкнула солнцем в просвете туч, но все же он немилосердно использовал все преимущества, какие только можно было выкачать из подаренного стакана какао, поэтому Ника представилась очень сухо. Ей удалось его смутить.

– Ника, интуиция разведчика говорит мне, что вы тут – командирский состав. Наверное, называть вас просто по имени – это нарушать здешнюю субординацию.

Сам он тогда уже был намного моложе Ники, лет на пять-семь. С копной пшеничных волос и обветренным лицом, он больше походил на ковбоя, чем на обычных местных архивных вьюношей, давно усохших в пыли штудируемых монографий. Но ведь не поэтому Ника сделала вид, что не заметила появившуюся знакомую библиотекаршу, искавшую, к кому бы подсесть?

– Еще нет, я пока не защитилась. Еще полгода ко мне можно обращаться без пышных титулов!

– Я так и знал! – Он ударил кулаком правой руки в раскрытую ладонь левой. – Ну, хорошо, пока сговорились на полгода, а там посмотрим. За полгода я могу и надоесть. Я тут постигаю статистику, завоевываю степень бакалавра. Без нее лейтенанту не стать генералом.

Слово «бакалавр» он произнес с наивной гордостью, а «генерал» – как само собой разумеющееся. Наверное, эволюция позаботилась о том, чтобы такая гремучая смесь офицерской мужественности с проглядывающей сквозь нее цыплячьей беспомощной хорохористостью первокурсника губили докторанток. Вдруг его карие глаза округлились, и на лице отобразился комичный перепуг персонажа из немого фильма:

– Сейчас выяснится, что вы преподаете статистику, и весь семестр я буду страшно расплачиваться за этот треклятый какао!

Он казался смутно знакомым, но если бы Ника видела его раньше, то такого вряд ли забыла бы. Она удержалась от улыбки и подавила желание поправить волосы, но смилостивилась: