class="v">Расточить, как щедрый наследник,

На икру этого дня сумей

Мудрецов, постов, проповедников

Клад, что собран в твоем уме,

Пусть кровь твоя просочится

В века из земной ризницы.

Где будут кормиться волчицей

Ромы иной близнецы.

От вселенной тебя ли отымем?

Всех солнц разорвется связь,

Вихрями в пустоте золотыми,

Калейдоскопом нелепым резвясь,

Меч от зенита к надиру

Насквозь тебя пронизал; –

Над вечностью им балансируй

В бесконечности тронных зал.

Сергей Буданцев

«Тобой – волненье черное волос и тюфяка…»

Тобой – волненье черное волос и тюфяка,

и духота, и темь, и мгла, гноящая века.

постели скрип, и рыжий блеск и корридора дым,

обваливаясь шарканьем и говором воды.

заваливает сплетнями гостиничный прибой,

влипает в уши, серу рвет – тобой, тобой, тобой.

Ссыхаясь в номер, втянуто со льда мое пальто,

с мороза пальцы к горлу, как ветки подо льдом.

Лежим. В мясной торговле потушен пульс не так,

как вытянутым штепселем тьма отбивает такт.

Густая сырость льнет сплеча к неряшливым губам

убийственной солдатской потливостью рубах.

Рогожей пахнет ночь мертво, и липнут со звезды

в окно, на кашель, одеял холодные пуды.

Фонарь, взмахнувши площадью, на форточке повис,

движет, движет мрак и лясканье, и визг.

Ночь одинока, как мороз, просунутый в окно,

в дрожь одури, в кипенье губ, на поцелуев дно.

Георгий Ечеистов

«Сгорая, уйду…»

Сгорая, уйду.

До края дойдешь

И ждешь? –

Скажи, каково лета?

Приветом, испиты лаж и дож.

И это –

Гири на весы.

Проверить счетчик!

А сын резца и бантиков на кофте

Слезой росы

Не сможет ложь извилить четче

По самой лучшей копоти судеб.

О лишнем порошке твоих утех

Растрата умираний

И мелких слав.

Бери у тех

Где всходы ранние и руны.

Сквозь струны

Колебаний смеха

Глядит невозмутимый Вячеслав.

И я, коленопреклоненно

Целую розовую плащаницу

Твои колени, кисти рук.

Моих томлений багряницу

(Твоих порук)

Карая дружбой вынесет мой разум.

Иван Грузинов

«Ситцевый полог чуть колыхнулся…»

Ситцевый полог чуть колыхнулся.

Сдавленный стон,

Точно муху тощую пьет паук.

Икота.

К двери сапожищи шмыг.

Журавец у колодца: ау.

Вечер тенью мохнатой шагнул,

Стер, позолоту

С тонкой

Закатной тесьмы.

Небо в окно

Ветошкой линялой.

Крепко приправлен

Дух щаной

Дымом табачным и потной онучей.

Дрожь.

Ледяная кора.

Схвачен ком одеяла.

Черево воды холодной ведро,

Тестом проквашенным пучит.

Иглами в тело впились.

Всхлип краткий.

Последний порыв.

Подкатило к горлу,

Душит лепешкой клеклой.

Из матки

Студнем рыжим

По волосикам слизь.

Круглое, красное медленно перло

Как из горшка перепрелая свекла.

Выплеснут крик звонкий.

Бабка ощерилась сукой поджарой.

Рухлые пальцы вяжут пуп.

На пеленки

Капля темным рубином с ножа.

В копоть лампада луч

Как голубую тропу.

В пыльном божничном углу.

Где сентябрьские мухи сонные

Проползая

По стеклам икон

Кропотливо узоры рисуют,

Дева Марш

Сиськой пергаментной пичкает

Иисуса,

И до зари

На лубочную зыбку и полог тряпичный

Щурит византийские глаза.

Май 1921

Рюрик Ивнев

«Кровь и тонкий кролик…»

Кровь и тонкий кролик,

И звезд зыбкая тверда.

Целовать твои руки только,

Вот моя жизнь и смерть.

Чей это черный праздник?

Ветер и сосны. Огонь.

Царь Иоанн Грозный

Вернул бы мне эту ладонь.

Ветер и ветром пытки,

Готовя воздух. Готовь.

Черными звездами вытки

В небе мою любовь.

Каждая косточка боль и

Сквозь воду и твердь

Целовать твою кожу только

Вот моя жизнь и смерть.

«Я молюсь тебе сгустками крови…»

Я молюсь тебе сгустками крови.

Ядом язв, белизною души.

Это ты мою кровь приготовил.

Вез меня мою жизнь порешил.

Золотая душа гильотины

Миллионами стоптанных глаз.

Как клещами впивается в спину

Убегающего от вас.

Мне хотелось бы черной неволи,

Монастырского скудного дня –

Чтобы харкали кровью мозоли

На опухших ногах у меня.

Чтобы эти слепые молитвы

Добрели до тебя, точно мать,

Что шатаясь пришла к полю битвы

Над зарубленным сыном рыдать.

Янв. 1921.

Вячеслав Ковалевский

«Трауермарши. Ребра…»

Трауермарши. Ребра

Горизонтов в теле коммун.

Гипнотизирует кобра

Неповторяемых лун.

Нищую губ мерку

К телу любви кто?

Дни на ресницах меркнут,

На пуговицах пальто.

Взмыленных тел оратория.

Запах морей в губах.

Страсть или тихое горе

В горницу вносит судьба?

Глаз декретический росчерк.

Слов и ночей сулема. –

Качай твои рыжие рощи

Над тихо сходящим с ума!

На крови, на страсти бренной

Молодость сожжена.

О, тело твое вербена.

Ни любовница, ни сестра, ни жена.

1921

«Еще одну память на старость…»