мы впервые высадились на Луну. Хотя Американская психиатрическая ассоциация уверяет нас, что психиатры обладают уникальной квалификацией «оценки как психических, так и физических аспектов физиологических проблем», как и вся медицина, они ограничены используемыми инструментами. Сейчас, когда я пишу эту книгу, не существует каких-либо объективных последовательных методов постановки точного психического диагноза: депрессию не диагностируют по анализу крови, а шизофрению по снимку мозга. Вместо этого психиатры полагаются на наблюдаемые симптомы в сочетании с анамнезом пациента и беседами с его родственниками и друзьями. Объект изучения психиатрии – это «разум», вместилище личности, идентичности и собственного «Я». Поэтому нет ничего удивительного в том, что его познание не так доступно, как, скажем, понимание природы рака кожи или механизмов сердечных заболеваний.

«Психиатрия – это нелегкий труд. Чтобы получить необходимые ответы, знать, что происходит на самом деле, нужно понимать наш самый сложный орган, мозг, – рассказывает психиатр Майкл Мид, – нужно понимать, каким образом этот физический орган порождает феномены осознанности, эмоций, мотивации. Все эти сложные функции мы – люди – рассматриваем как возможность отличать себя от других животных».

Болезни, похожие на ту, что «охватила пламенем» мой разум в 2009 году, называют великими притворщиками, потому что они объединяют разные медицинские сферы: их симптомы имитируют поведение таких психических заболеваний как шизофрения и биполярное расстройство, но они вызваются физическими причинами – аутоиммунными реакциями, инфекциями и другими очевидными дисфункциями тела. Для описания таких заболеваний врачи используют термины «органическое» и «соматическое». А психические заболевания рассматриваются как «неорганические», «психологические» или «функциональные». Вся система основана на этих различиях, на классификации болезни по одному из этих видов. Именно так определяются методы лечения пациентов.

Так что же такое психическое заболевание? Чтобы отделить вменяемость от невменяемости и дать определение психическому заболеванию, нужно отвлечься от значений слов и выбора конкретного специалиста для ухода за вами или вашим близким в сложной ситуации. От правильного ответа на этот вопрос зависит все: от назначения медикаментов, лечения, страховки и госпитализации до регулярного наблюдения и изоляции. Когда врачи диагностировали у меня органическое заболевание (как физическое, в теле, реальное), а не психическое (в уме, а потому менее реальное), стало ясно, что я получу необходимое лечение, а не останусь вне понимания медицины. Это давало врачам шанс на разагадку тайны моего мозга. Скорее всего, ошибка привела бы к инвалидности или смерти – ставок выше уже просто не было. Как сказал мне психиатр Энтони Дэвид: «Общественность пришла бы в ужас, узнав, как несовершенны и произвольны медицинские диагнозы».

В самом деле, «несовершенная и произвольная» система постановки диагнозов повлияет на жизнь одного из пяти взрослых американцев, которые в этом году заметят у себя симптомы психического заболевания. Сильнее всего это заденет 4 % американцев, которые борются с серьезными психическими заболеваниями[1], – их продолжительность жизни часто сокращается на 10–20 лет. Несмотря на весь прогресс в медицине – яркой иллюстрацией которого является моя история – самым больным из нас становится все хуже.

Даже если вы один из редких счастливчиков, в активности синапсов которых никогда не сомневались, это ограничение касается и вас. Оно определяет, как вы называете свои страдания, как вы сравниваете свое нестандартное поведение с поведением других, как вы понимаете самого себя. В конце концов, психиатры раньше звались алиенистами – такой термин передает не только оторванность этих врачей от остальной медицины и отчужденность их пациентов, но и их иное бытие[2]. «Безумие преследует воображение человека. Оно завораживает и пугает одновременно. Мало у кого есть иммунитет к его ужасам», – писал социолог Эндрю Скалл в своей книге «Безумие в цивилизации»[3]. «Оно бросает вызов нашему чувству того, где кончается человеческое». Нельзя отрицать, очень грустно видеть человека, живущего в иной реальности, хотя наука и доказывает, что создаваемые разумом карты миров совершенно уникальны. Каждый мозг интерпретирует окружающую действительность по-своему – ваш синий может быть не тем синим, что вижу я. И при этом мы боимся непредсказуемости психически больных. Они «иные». Этот страх происходит из пугающего осознания того, что какими бы здравомыслящими, здоровыми и нормальными мы себя ни считали, наша реальность тоже может быть искажена.

До двадцати четырех лет я знала о сумасшествии только из «Дневника Алисы»[4], который стащила, учась в начальной школе. Еще слышала о брате отчима с шизофренией и порой опускала глаза, проходя мимо бездомного, дерущегося с невидимыми врагами. Я столкнулась с безумием лицом к лицу, когда будучи газетным репортером брала в тюрьме интервью у знаменитого социопата, остроумие которого обеспечило прекрасный тираж. Психические заболевания хороши и в кино: в «Играх разума» Рассел Кроу играет гениального математика Джона Нэша, записывая уравнения на доске, а в «Прерванной жизни» пограничное расстройство личности переживает сексуальная героиня Вайноны Райдер. Как будто это какой-то вдохновляющий, мучительный, но утонченный закрытый клуб.

А потом меня поразила болезнь – аутоиммунный энцефалит. Он опустошил меня, на некоторое время лишил рассудка и изменил мою жизнь. Обрывочные фрагменты тех дней остаются со мной и спустя десять лет – осколки собственных воспоминаний, рассказы родных и мои медицинские записи: симптомы начальной стадии депрессии и гриппа, психоз, неспособность ходить и говорить, люмбальные пункции, операция на мозге. Я отчетливо помню воображаемых клопов: казалось, они оккупировали мою квартиру. Помню, как разваливалась на части в редакции «Нью-Йорк пост», как едва не выпрыгнула из окна квартиры отца на третьем этаже. Как думала, что медсестры – это репортеры, которые тайно шпионят за мной. Плавающие глаза, изводившие меня в ванной. Как думала, что силой мысли могу состарить людей. Помню и самодовольного равнодушного психиатра, который называл меня «интересным случаем» и пичкал огромным количеством нейролептиков, в которых, как потом оказалось, не было нужды. К тому времени мои врачи уже опустили руки, а в мою медкарту стали пробираться слова «перевести в психиатрию».

Общественность пришла бы в ужас, узнав, как ошибочны и произвольны медицинские диагнозы.

Мои близкие, как и многие другие семьи до них, боролись с давлением ярлыка психического заболевания. Родители были настроены решительно. Конечно, я вела себя как сумасшедшая, но я не была сумасшедшей. А это не одно и то же. Со стороны я казалась жестокой, параноидальной и бредящей, но я была больна. Это была не я. Нечто свалилось на меня, словно грипп, рак или невезение. Однако, когда врачи не смогли сразу установить физиологическую причину, что-то конкретное, на чем можно было бы заострить внимание и вылечить как инфекцию или опухоль, их фокус сместился. Они стали предполагать биполярное расстройство, а когда усилились