Это больная извращенная Страна Чудес, а я — Алиса.

* * *

Моя мать была эмоциональной женщиной, которая могла плакать над упавшей булавкой, над упавшей шляпкой, над упавшей шляпной булавкой — она умела находить повод. У нее была кожа цвета слоновой кости, жесткие волосы, громкий смех и умные темные глаза, полные любви. Она могла заставить ворковать орущего капризного ребенка одним успокаивающим прикосновением. А ее отец, профессиональный спортсмен и приверженец педофилии, был, можно сказать, цветным — с оливковой кожей, черными глазами и волосами.

Мой отец был химиком и математиком, эдакий отчужденный интеллектуал, отпрыск справедливого веснушчатого народа Северной Англии. Невысокий, с костлявым носом, веретенообразный, ловкий, быстрый и хитрый. И очень умный. Мой отец был первым в своей семье, кто совершил неслыханный для сына угольного шахтера шаг — поступил в колледж. И этот человек умел трудиться: работать, работать и работать. Он вкладывал все силы и время в это занятие, и иногда казалось, что он лопнет от перенапряжения. Но в те времена, когда получить должность поставщика было вершиной, мой отец был главным поставщиком. Он умел любить, но никогда не показывал этого.

Мозги моего отца и сердце матери подняли нашу семью с места и, вытащив из английской деревни, бросили прямо в сердце Америки, где мы поселились в пятиспаленном особняке в испанском стиле, с бассейном, комнатой для прислуги и фонтанчиком, напыщенно бьющим во дворике.

* * *

Я стоял напротив театра Граумана, застигнутый врасплох голливудской ночью, разглядывая отпечатки рук Мэрилин Монро.

— Мэрилин… О, это была женщина!

Высокий чернокожий мужчина пристально смотрел на меня. Он был первым человеком, который обратил на меня внимание в Лос-Анджелесе, не считая монашек.

— Да… Мэрилин… — отозвался я, лишь бы поддержать разговор.

— Моя старушка считает, что она была толстой, но мне нравятся женщины, у которых есть задница, — растягивая слова, сказал чернокожий человек.

Он был одет в черную рубашку, на которой блестящими серебряными буквами было написано «Секси».

— Да, у женщины должна быть задница, — согласился я.

— Кроме всего прочего, Мэрилин была настоящей кинозвездой. Не такой, как эти суки сегодня. У них нет стиля. Вонючие костлявые суки…

Высокий негр в рубашке «Секси» двинулся с места, и я пошел с ним. Казалось, что так и должно было быть.

— Ты откуда? — спросил он.

Я не знал, как ответить на этот вопрос. В тот момент я был ниоткуда, и паника уже просто била меня по яйцам. Потом я вспомнил, как читал в каком-то журнале, что, когда чувствуешь беспокойство или раздражение, нужно просто заменить у себя в голове плохие мысли на хорошие, как будто меняешь пластинку. Я и сменил: итак, я в Голливуде, который наполнен чудесными людьми со всего света, а я — один из них.

— Я спросил — откуда ты? — повторил «Секси».

— Отовсюду, — ответил я абстрактно.

— Я там был, — сказал он.

Я засмеялся, он засмеялся, а потом мы засмеялись вместе.

— Где ты живешь? — спросил он.

— Везде, — попытался я снова улыбнуться, но у меня не получилось.

— Да ты никак голодный? Хочешь стейк? — спросил «Секси».

Стейк. Да. Стейк. Хорошо. Это лучшая идея из всех, что я когда-либо слышал.

«Секси» шел, и я шел с ним, болтая о том о сем и ни о чем особенном. С ним просто легко было говорить. Потом мы свернули с голливудского бульвара на боковую улицу и вошли в запущенное серое здание с облупившейся штукатуркой.

«Секси» провел меня через коридор, заставленный мусорными баками, из которых воняло выпивкой, потушенными сигаретами и котами, и дальше — вверх по лестнице, где из темных углов, казалось, выглядывают призраки. Затем мы прошли через холл, воняющий гнилыми апельсинами. На полу елозили под ногами коврики с кровавыми пятнами.

Он открыл дверь, и я, не моргнув и глазом, вошел в темную квартиру. Мои родители не предвидели такого развития событий, поэтому я оказался совершенно не готовым к ситуации.

Если бы я смотрел кино, я бы закричал в экран: «Не ходи в эту комнату!»

Но это не было фильмом, к тому же в тот момент я думал только о стейке.

«Секси» включил тусклый верхний свет, и я увидел плакат с фотографией негритянки в ботфортах, с прической в стиле афро и ртом, безмолвно обещающим невообразимые сексуальные утехи. Кажется, фото называлось «Балдежный шоколад», но я не уверен.

Я сел в жалкое старое кресло. Телевизор рябил. Высокий мужчина в рубашке «Секси» исчез где-то на кухне. Я подумал, что можно было бы попробовать снова позвонить отцу. Поглядел вокруг. Телефона не было. На столе громоздились старые алюминиевые упаковки от замороженных обедов, несвежая холодная курица и пустые пивные банки, как надгробия на могиле выпитого пива, но телефона не было. Я попытался сосредоточиться на шоу на мигавшем экране, где рисковые люди пытались выиграть деньги у среброязыкого дьявола в лоснящемся костюме, а аудитория истекала слюнями, завидуя выигрышам и радуясь проигрышам.

«Секси» вернулся с двумя розовыми стейками на двух зеленых тарелках.

Всего два стейка на двух зеленых тарелках.

«Голод — лучший соус», — говаривала моя мать, а я был голоден.

С рычанием плотоядного животного я набросился на мясо. Зубы впились в теплую мякоть, кровавый сок обжег язык, и горячий стейк провалился в желудок.

Прежде чем я осознал это, передо мной осталась только пустая зеленая тарелка. Внезапно я почувствовал, как отяжелели мои веки, а ресницы стали слипаться. Я не слишком хорошо спал прошлой ночью. Или позапрошлой? Мне снились кошмары.

— Хочешь прилечь где-нибудь? — как шоколадный мусс, обволакивает меня его баритон.

Прилечь. Да. Прилечь. Хорошая идея.

«Секси» проводил меня в темную спальню. Засыпая на ходу, я с трудом добрался до кровати, снял ботинки и поставил их на ручку полуразвалившегося кресла, расхристанного, как квартира моего дяди Ронни после ночной попойки. Старое пальто в углу было похоже на притаившуюся большую крысу. Стейк был теплым и вкусным, и теперь он переваривается, как хомяк в животе у змеи. А я падаю на матрац.

Я сплю.

* * *

Меня выслали на Эльбу из школы-интерната за то, что в возрасте шестнадцати лет я был жуткой занозой в заднице. Конечно, я не ожидал, что меня исключат и из собственной семьи, но сколько бы я ни просил прощения, мать и отец игнорировали меня. Так что я просто проглотил этот факт, осознал свои проблемы и принял их как мужчина.

Да ладно.

Вообще-то, я не совсем понимал, что случилось с нашей семьей в Далласе, но вот что было мне известно:

1) мать переселила свою новую любовь в мою освободившуюся комнату;