Это было так естественно. И я не думал о своей заднице. Или пейджере. Или матери.

— Я жду, что они однажды просто влетят в класс. Я сразу изменюсь, клянусь богом, — слегка флиртовала со мной Кристи.

— Не думаю, что они действительно могут летать без своих черных покрывал, — возразил я.

— Наверно, тут проблемы аэродинамики.

Кристи просто восхитительна. Такая нормальная. Ничем не одержимая, как я.

Теперь я вступаю на минное поле в своем мозге. Что мне делать? Спросить ее, не хочет ли она пойти на свидание? Сказать, что я сделаю ей студенческую скидку? Внезапно обычная встреча парня с девушкой становится зоной военных действий, и я заглядываю в дуло собственного пистолета. Я немею. Я чувствую холодный и тяжелый пейджер и слышу его гудение. Я хочу войти в жизнь Кристи и похоронить себя в ней. Я пытаюсь улыбнуться, но у меня не получается. А потом я вспоминаю, что мне нельзя улыбаться.

— Ты знаешь… Мне надо идти.

Я знаю, что мои слова звучат неестественно, и это далеко не то, что может заставить девочку влюбиться в мальчика. Мне хотелось купить Кристи горячий шоколад, подарить ей щенка и рассказать ей, кто я есть на самом деле. Я хотел сделать все, кроме того, что должен был сделать, а именно — убежать прочь от этой нормальной, умной, веселой и умеющей любить американской девушки. Я трогаю пейджер, поворачиваюсь и иду прочь от Кристи.

Единственная ненормальность — это неспособность к любви.

Анаис Нин

— Майор может отправляться прямо в ад. Что он о себе возомнил? Нельзя просто так взять и отменить вечеринку, которая была запланирована шесть недель назад! Да и организована-то она была в первую очередь для того, чтобы он мог встретиться со всеми этими скучными идиотами. И мой муж, эта заноза-в-заднице-выродок, знаешь, что он мне сказал? Справляйся с этим сама! Уж я ему дам с чем справляться, козел несчастный!

Джорджия пыхтела дымом, как нервная печная труба Мистер Хартли велел мне прибыть сюда к четырем часам. И я должен был получить сто долларов. Плюс, естественно, чаевые, если я хорошо справлюсь.

В комнате негромко работал телевизор. Настолько тихо, что я почти не слышал довольных возгласов людей, выигрывающих кучи денег. На стене висел рисунок шхуны, который выглядел как работа голодающего художника. Конверт, белевший на комоде, словно звал меня по имени.

Джорджия зажгла новую сигарету, хотя предыдущая, недокуренная, все еще дымилась в пепельнице. Я почувствовал запах перегара и заметил горлышко бутылки, которое, будто любопытный зверек, выглядывало из большой сумки. Рядом с сумкой валялись грязные носки. Пара ядовито-зеленых туфель прочно обосновалась возле кровати.

Пальцы на маленьких толстых ножках Джорджии напоминали розовых поросят, а ногти она красила в персиковый цвет.

О’кей, значит, она пришла, сняла носки, бросила их возле сумки, славненько приложилась к бутылке, а потом засунула в угол рта вечно дымящуюся сигарету.

Джорджия выглядела так, будто свалилась в мусорокомпрессор, да так и не смогла из него выбраться. Она была одета в шелковую ярко-зеленую юбку до колен и шелковую же коричневую блузку, которая была велика ей, по крайне мере, на два размера. Общее впечатление от Джорджии было таким: мясистая, потная и провонявшая сигаретным дымом баба.

Мои мысли метались, я волновался и пытался сосредоточиться на своем дыхании. Я не знал, отчего так поступал, наверное, интуиция срабатывала: когда дыхание становилось размеренным и спокойным, ко мне возвращались силы. Я вновь мог контролировать ситуацию.

О, господи, мне нужны сейчас силы и контроль.

Франни-коматозница. Она любила меня. Санни как-то сказал мне об этом.

Я отражался в ней как в зеркале: высокий, мускулистый, красивый. Глядя в ее глаза, я, цыпочка на час, словно смотрел забойный порнофильм с собой же в главной роли.

Джорджия подошла к комоду и прикоснулась к конверту, в котором ждали меня сто долларов. Я уже давно считал их своими. Просто акт соприкосновения денег с рукой придавал сделке завершенность, неповторимое очарование, да и просто успокаивал меня. Хруст зеленых бумажек будто запускал в моей голове голоса: «О, детка, тебе ведь нравится это? О, детка, детка, детка»… Адреналин рвался наружу, внутри уже загорался огонь. Я всегда знал, как себя показать, поэтому начал позировать. Я позировал в зеркале. Я позировал на стуле. Я позировал у комода. Затем я выстрелил в нее взглядом, в котором не было и намека на улыбку, поймал ее ответный взгляд и медленно облизнул губы. Смешно, но эта большая грудастая женщина покраснела.

— Ты не мог бы… э… снять… э-э… свою одежду?

Эта комната меняла соотношение сил. В обычной жизни я был полным ничтожеством.

Здесь я чувствовал себя на высоте.

Джорджии хотелось, чтобы я рассказал ей о том, какая она хорошенькая. Ее заноза-в-заднице муж никогда этого не делал.

— Знаешь, как только я вошел сюда, я сказал себе: «Она действительно хорошенькая». И ты на самом деле хороша. Если бы я встретил тебя на вечеринке, то обязательно запал бы на тебя, — я врал легко, словно ел вкусный воздушный пирог.

Она проглотила эту фигню за милую душу и попросила меня поиграть с самим собой. Поиграть? Я был поражен этим словом. Поиграть. Ванька-встанька, кукла Барби…

Я лег на кровать и начал играть. Мне нравилось наблюдать за этим в зеркале. И мне льстило, что она не может отвести от меня взгляда. Запах секса витал в воздухе, а я был вконец рехнувшейся цыпочкой.

На основе своей не слишком обширной базы данных я сделал вывод, что женщины в Голливуде любят смотреть на голых мастурбирующих молодых людей. Игра возбудила меня, кровь прилила к головке члена, и я прикрыл глаза, представляя на месте этой ненормальной бабы красивую распутницу, наблюдающую за мной.

Джорджия неловко поднялась, задрала юбчонку и встала на колени на кровать рядом с моей головой. Меня обдало мерзким запахом сигарет и перегара.

И что же именно мы собираемся делать?

Внезапно она перекинула одну ногу через мою голову. Я почти исчез под огромным тентом ее ярко-зеленой юбки и невольно сглотнул слюну: мне было очень неуютно в этом душном цирке с перепуганными клоунами и львами, сорвавшимися с цепи.

Ее вагина медленно приближалась к моему лицу. От Джорджии веяло жаром, как из печи, а запах женщины заставлял трепетать мои ноздри.

Когда мне приходилось слушать восторженные бредни о сладких женских ароматах, я всегда думал, что рассказчики никогда в действительности не нюхали женщину. Сейчас я погружался во что-то сырое и противное, я почти не мог дышать от ее резкого влажно-алкогольного, табачного запаха.

Мне хотелось сбросить ее с себя и убежать, но я не мог. Сын иммигрантов пришел сюда на работу. И я готов был сделать все, чтобы выйти из этой комнаты с сотней баксов в кармане.