Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Бабушка не кричит: у неё такой голос, — так мне говорили с детства.
— У вас такой поставленный голос! — восхищалась моей бабушкой одна знакомая. Да, этот голос наполнял всю квартиру, перекрывая собой телевизор чуть ли не на самой высокой громкости, радио, воду, газ — всё вместе.
Даже оставаясь неподвижной в самые последние месяцы своей жизни, она заполняла собой всё пространство: её голос, вещи, энергетика. Остальное — только прилагалось к ней: мы с мамой. Мама — с подносом, на котором — еда для бабушки. Быстрей, чтобы не остыло! Кот — телохранитель своей пожилой хозяйки. Собачка… Здесь каждый чувствовал себя только частью вселенной под названием «моя бабушка».
Всё в этой вселенной должно помогать ей. А она вела борьбу — чтобы не прекращать двигаться, не слабеть, не слепнуть, в общем — жить! Утром — схватываясь обеими руками за ходунки, повисала на них, как на турникете.
— Мама! Что ты делаешь?! Опасно! — вскрикивала моя мама, стоя на пороге комнаты с подносом еды.
— Я хочу жить! Я буду жить до ста лет!!! — бабушка заливалась смехом и начинала болтать ногами в воздухе, раскачивая ходунки.
То, что я влюбилась, мне стало понятно в поезде, по дороге из Казани, после волонтёрства на одних спортивных играх.
Поезд стал отходить от станции. Из-за стенки послышался голос пожилой женщины:
— А он мне — «моннан чыгарга»! Это значит по-татарски, езжай отсюда. И рукой — как отрезал, — она старательно выговаривает каждую фразу. За эти две станции от Казани пожилая женщина успела рассказать своим попутчикам о том, как в юности поссорилась со своим отцом. И как уехала с возлюбленным в пугающую, но такую обнадёживающую Москву. Как боялась вернуться и показать папе свою дочь. Но даже эта история не смогла отвлечь меня от человека, занявшего все мои мысли. Сколько я о нём думаю: две недели или месяц?
После той встрече в библиотеке он не показался мне каким-то особенным. Встреча в библиотеке… И теперь я готова расцеловать каждого, кто хоть отдалённо напоминает его. Вот этот дедушка с нижней полки — у него чёрные глаза (ещё не выцвели). Когда мой возлюбленный состарится, у него появятся такие же морщинки. А руки — такие тонкие запястья можно сломать!
— У меня лаваш с помидором. Бери, кушай, — дедушка протягивает мне хлеб. Армянский акцент. Тот, кто беззастенчиво поселился в моих мыслях тоже говорит с акцентом, но с другим:
— Пожалуйста, не говори по-английски: мне надо практиковаться, — его смягчённые гласные, подчёркнутая «о».
— Я бил в гостях у внучки, ей 14 лет. Она у меня високая, умная…
— А у меня нет дедушки…
— Умер?
— Нет. Просто… его и не было.
Попутчик невольно наклоняется в мою сторону. Взгляд. От такого взгляда хочется всё рассказать, не знаю, почему. И вот я уже говорю ему о нём. Его имя произношу, как нечто священное — Джаспер Ной Демба Тендаджи. Тендаджи — на суахили значит «тот, кто сотворит нечто великое». Демба — значит «дуб» и, по-моему, «сокровище». Он из Габона, но большую часть жизни прожил в США. А сейчас учится со мной в университете. Тема его диссертации — что-то об идеальной любви у Блаженного Августина.
— Он, наверное, на тебя налюбоваться не может, — дедушка наклоняется, извлекая на свет мешок: малина, — Кушай.
Поезд лениво приближается к полустанку. Стук тяжёлой сумки об пол: видно, кто-то займёт две верхних полки в нашем купе.
— Малина очень вкусная. Спасибо большое! И хлебушек. И помидор, — я всегда беспокоюсь: достаточно ли поблагодарила.
— Кушай всю! Не стесняйся.
— А я вот купила себе в поезд … манго. А теперь не могу разрезать. Давайте съедим вместе.
Поезд тронулся, в наше купе никто не сел. Манго… Когда Джаспер болел от нашей зимы, мне хотелось напомнить ему о Габоне. И я принесла ему этот бесформенный плод жёлтого цвета. С тех пор прошёл месяц. Теперь я покупаю манго себе, как сейчас, например. «Я соскучился», — пишет мне обитатель моих мыслей. «Некогда встречаться», «Ты мне веришь»? А как не верить?
Зелёный несъедобный плод перекатывается в прозрачном мешочке. Сделав надрез с большим усилием, не могу вытащить ножик: может, нож тупой?
— Вот, что я тебе скажу, — дедушка словно вспоминает что-то, — Не суди мужчину, как он тебе говорит. Суди по делам. Я это своей внучке говорю и говорил дочке.
Дела… Джаспер никогда не спрашивал, как у меня дела: ни по-русски, ни по-английски, ни по-французски.
— Никуда не годится. Только вибросить, — дедушка, не без усилий, выдергивает нож из манго: — Не ешь это!
— Попробую посадить…
— И где расти будет? У тебя дома?
Джаспер рассказывал о размерах мангового дерева. Как случилось, что, просыпаясь, я мысленно веду с ним диалог? Мне, которой хотелось наблюдать, как меняется светотень на деревьях, теперь важен только телефон — не упустить тот волшебный миг, когда его тонкие пальцы опять наберут это знакомое «скучаю». Он скучает. Но мы ходим в одно здание университета: наши факультеты в одной части здания, и мы могли бы видеться хоть каждый день!
Поезд подъезжает к станции. На тёмном экране высвечивается буква Н: значит, снова есть связь.
— Ты просил меня не писать по-английски, и я стала его забывать. Знаю, тебе некогда. Но, тем лучше. Нам надо расстаться, — чувствую, как немеют кончики пальцев. Поезд трогается, от этого толчка я касаюсь синего поля со словом «отправить». Через месяц мы с ним встретились. Мне хотелось пройти мимо него, сделать вид, что не узнала. Но… он подошёл ко мне:
— Память — это желудок души. Так писал Блаженный Августин, — Джаспер взял меня за руку и добавил по-французски: он не может забыть меня.
Мы снова стали встречаться. Я не собиралась никому об этом рассказывать. Не выкладывала наши совместные фотографии. Не делилась с друзьями: у меня никогда не было друзей.
Но уже через неделю, моя семья горячо обсуждала все подробности моей личной жизни. Нет, никто за мной не следил. Просто скрыть что-либо от бабушки — это как… Представьте, что идёте на прогулку и хотите не взять с собой собственную тень.
В тот день я вернулась позже обычного.
