Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я — в библиотеке университета с ноутбуком. Сегодня отпросилась в редакции, чтобы мне разрешили первую половину дня работать «из дома». То есть, из университета, чтобы я смогла посетить пары в магистратуре.
— Редактор ругается. Больше он не будет разрешать тебе уходить. С завтрашнего дня ты должна быть в редакции. Ты вообще пишешь? — высветилось в окошке социальной сети.
— Дописываю про аварию.
— Потом сдашь про активисток и пойдёшь на перерыв.
Неужели им не всё равно, где я нахожусь? И потом, я хочу посещать пары. 12 часов. Вчера мы договорились, что он позвонит. Телефон завибрировал. Надо выходить из библиотеки. В коридоре людно. Но возле шкафа можно говорить.
Вчера я выложила в социальной сети новость про президента Эфиопии. Мне написали больше тысячи африканцев. Так я познакомилась с Пьером. Он живёт в Италии, работает медбратом в Риме. Кстати, сам он из Мали. Но сейчас он в Риме. В Риме!
Я попросила, чтобы сегодня он поехал к Колизею, держа телефон так, чтобы я всё видела. Нет, мне не надо картинок. Да, в интернете их очень много. И я видела передачи о путешествиях. Но я хочу, чтобы он показал мне Колизей, так, чтобы я почувствовала, как будто сама иду туда. И вот, Пьер звонит.
У нас 16 часов. В итальянской столице — полдень. Пьер сегодня не работает, он пойдёт к Колизею.
— Bonjour! — африканец улыбается на экране телефона.
— Bonjour, Pier! Tu vas au Colisée, n’est pas15? — прошу Пьера развернуть экран. Он объясняет: сейчас он спустится в метро. Ну давай же! За стеклянной дверью — мой ноутбук с сумкой и кошельком. Я ведь расположилась не совсем в библиотеке, а в фойе. Если бдительная сотрудница увидит вещи без присмотра, тут же заставит меня прервать разговор.
Вагон поезда. Люди… точнее gente — так ведь по-итальянски. Надо спросить, как прошёл его день. Пьер выходит на улицу. Солнце. У нас — октябрь с яркими листьями, ветром и куртками. У них — ещё лето. Люди в футболках. На Пьера чуть не наехал велосипедист. Небо такое яркое, что глазам больно.
Я прошу его дать мне послушать итальянскую речь. Он подносит телефон к улице и некоторое время стоит неподвижно. Какая-то девушка машет мне рукой, словно узнаёт меня. Итальянский! «Va bene» — различаю в потоке. Может, услышу что-то ещё?
Наконец, из-за угла здания показывается что-то высокое. Мы подходим. Сильнее вдавливаю наушник: звук итальянской улицы, той самой, по которой я давно мечтаю пройти. Пьер поднимает телефон. Колизей, не такой, как на картинках и фотографиях. Совсем другой.
— S’il te plait, Pier! Puis-je toucher une mure16? — у меня перехватывает дыхание. Даже здесь, за много километров чувствую запах камня, горячего от солнца. Пьер ищет, где можно подойти, так чтобы охрана не прогнала его. Экран телефона темнеет: Пьер подносит экран к камню. Я кладу руку на изображение, и мне кажется, что я ощущаю камень. «Хочу приехать сюда». Я загадала желание. Спасибо, Пьер!
***
Снег жалит его ноги в сандалиях. Сандалии то и дело слетают: кто же носит их в такой ветер? Он надевает их снова, подныривая под метель, как под морскую волну. Его клетчатая рубашка раздувается, отчего вся фигура скрючивается.
— Have you looked the weather in Russia?17
Он кивает, но сначала рассеяно смотрит по сторонам. Повторяю вопрос громче. Та же реакция.
«Машина подана», вот только где?
Он бессмысленно вертит в руке свой телефон с экраном размером с ладонь. Неужели ни разу не вызывал такси?
В аэропорту он хотел сунуть пачку денег в автомат, к которому подходили люди в пуховиках и шубах.
— Change! Money!18
Пришлось объяснить: это терминал для оплаты парковки. Услышав знакомое «car», он отдернул руку с пачкой денег от автомата, где в приемнике купюр уже загорелся жадный зелёный свет.
— Гаджен-дра. Я только встречу его, и всё, — объяснила я редактору новостей, отпрашиваясь с работы на двадцать пять минут раньше. Только встречу. И всё. Никто не предполагал, во что это выльется.
— Иностранец из университета? — редактор вскинула голову.
— Да, вот пока можно, волонтерствую, помогаю то есть. Хочу встретить студента в аэропорту. Потом — всё.
— На сегодняшний день вы всё сделали, так что идите, — не без тени недовольства проговорила редактор. Тень недовольства. Может, её и не было? Нет, была. Сегодня утром редактор как бы невзначай бросила:
— И зачем люди в магистратуру идут?
Это ни к чему не относится. Хотя… не сегодня, завтра меня могут вот так запросто поставить перед выбором: или магистратура или заработок.
Я помчалась на автобусную остановку. Через минуту — сосны в снегу, как на открытке: автобус выехал за город. Ещё час так ехать. Гаджендра — так зовут того студента, которого я еду встречать.
— What does your name means?19
Он смотрит мой вопрос в переводчике: не знает английский. И хинди тоже. Только телугу. Телугу знает один человек в нашем университете: Кумар.
«Гаджендра» значит слон.
Зимой 1941 года в наш город привезли слона: подарок Сталину от одного африканского короля. Но в ходе транспортировки что-то перепутали: вместо Тбилиси южного гостя привезли к нам; переспросить, перепроверить тогда боялись — такое время.
Зима. Слон идёт пешком, потому что его не на чем везти. Доходит до зоопарка — места нет. Но в двух шагах — старинное здание храма с каменными стенами. Это бывший монастырь — кажется, подходит для таких размеров. Слона согревал сторож. Одеялами. Но человеческая доброта не всесильна: южный гость не пережил холода.
— When college?20 — Гаджендра убрал волосы со лба. Визовый центр и центр адаптации иностранных обучающихся откроются через три дня. За эти три дня, включая сегодняшний, нужно: чтобы наш иностранец поменял рупии на рубли, купил себе зимнюю одежду и пробыл в хостеле.
Студенты остаются в хостеле перед тем, как их поселят в общежитие университета. Потом ставят прививки, а после стоят в километровой очереди на поселение. Получив желанный талон, они ждут дня два, реже — три, когда рыжеволосый великан, пробегающий по коридору на третьем этаже, поставит печать на какой-то бумаге. И вот тогда можно брать чемоданы, не забыв угостить волонтера чашечкой кофе с апельсиновым сиропом. И
