У меня есть моя дача, и мои модели, которые я придумываю и, изредка, продаю в инете. Я могла бы зарабатывать только на вязании, заказов хватает, но мне почти всегда жалко, что они уходят незнакомым людям и больше я их не вижу. Каждую я придумываю сама, лично, и рассчитываю полностью, до последней петельки. Подбираю нитки, вставки, фурнитуру. Последнее время я увлеклась натуральным окрашиванием нитей. Пожалуй, сейчас вязание для меня - самое большое удовольствие жизни.

Еще из приятного в жизни у меня есть маленький сад. Дача стоит на стандартном участке в шесть соток. Никаких овощей, никакой картошки – розы, хризантемы, яркие осенние астры, бегонии, два куста смородины и ограда из малины, старая вишня и две груши. И пусть невестка намекает из всех сил, как полезно моему внуку овощи со своего огорода – я не сдаюсь. Пока, во всяком случае – не сдаюсь. Стараюсь пропускать ее требования мимо ушей.

Я умею все это выращивать. Просто – боюсь. Они уже намекали, что Васеньке нужен свежий воздух. Вот только отпустить ребенка со мной они не желают, а я берегу дачу как последний оплот своей самостоятельности. Мне кажется, что как только я посажу сотку картошки, и Стелла, и ее мать начнут регулярно наезжать сюда за урожаем и на отдых. Возможно, я преувеличиваю. Возможно…

Я бы с радостью возилась с внуком, только вот сватья, Марианна Петровна, и Стелла считают, что я все делаю не так. К внуку меня допускают в редкие визиты в город, когда я привожу скопленные с пенсии и подработки деньги. В остальное время мне не просто - не рады. Мне прямым текстом говорят, что мой визит не ко времени и сейчас они заняты.

Самое смешное, что квартира моя, полностью. Но мысль о том, чтобы выгнать всех и жить дома самой меня не радует. Я понимаю, что тогда я вообще не увижу ни сына, ни внука. Хотя смотреть на Мишу сейчас мне не слишком приятно. Он совсем еще молодой, но обрюзг, забросил спорт, и все разговоры сводит к тому, кто кого подсидел на работе, почему у него не получилось «урвать» премиальных больше и как получить место начальника отдела. Иногда мне кажется, что его просто перепутали в роддоме, но я гоню эти мысли прочь.

Внук искренне радуется мне. Ему уже пять с половиной лет и в день получения денег от меня и сватья, и Стелла сваливают на шоппинг. Уродское слово, нужно признаться. Но я искренне рада, что они не стоят над душой и не зудят в ухо. Обычно мы с Васькой разговариваем о том, как у него дела в садике, о его друзьях, о новых умениях и ссорах. Варим какую-нибудь кашу, щедро сдабривая ее моим вареньем, играем, иногда гуляем, потом - обедаем и под бабушкину сказку ложимся спать.

Но он – хитрый! И за время тихого часа старается выжать из меня три-четыре истории. Если честно, я не вижу в этом большого греха – подумаешь, раз в месяц пропустить сон-час. Радует то, что в садике с детишками занимаются и Васька уже отлично считает и немного пишет. После сна мы рисуем или гуляем, если погода позволяет, а потом возвращаются с кучей барахла «дамы», как я их называю, и мы с грустью прощаемся на месяц. Он совсем не похож на моего брата внешне, но сейчас он – единственное живое существо, которое меня любит и которому я нужна. Иногда мне кажется, что только это меня еще и держит. 

Мне пятьдесят пять, я далеко еще не старуха, но порой я думаю, что жизнь была просто сном – так быстро и безотрадно все промелькнуло. Завещание на квартиру и дачу я написала на внука - только ему я и нужна. А этот мир давно перестал интересоваться мной. Возможно, именно потому, что много лет назад я перестала интересоваться им? Растворилась в ребенке и осталась ни с чем, когда он вырос? Кто знает…

В то утро я встала, как привыкла, около восьми часов. Машинально сделала легкую разминку – болезней и беспомощности я боялась с тех пор, как поняла, что я совсем одна. Померяла сахар – почти норма. Немного давило сердце, но не критично. Надо будет еще давление померять потом. Обычно оно у меня чуть пониженное. Поставила турку на огонь. Ответила на звонок Стеллы, спрашивающей, скоро ли я приеду в гости – Васеньке нужен новый комбинезон и у них нет денег на отпуск, а Васеньке очень желательно съездить на море – он часто простужается…

После звонка появились первые признаки головной боли. Утешая себя тем, что сейчас все пройдет, я распахнула дверь на улицу. Весна в этом году совсем ранняя, почки брызнули нежной зеленью еще в конце апреля. Вылила кофе через удобное ситечко в чашку и вышла на крыльцо. Села в старую качалку, накинула на колени плед и сделала первый глоток. Пожалуй, это самая приятная минута за день, только вот в голове стоял странный шум и гул после звонка Стеллы. Мне все казалось, что она продолжает говорить, как обычно - жалобно и многословно. Боль в сердце пришла совсем внезапно, я судорожно пыталась вдохнуть ставший вдруг твердым воздух, краем глаза отмечая, как по старым, серовато-серебристым доскам террасы расплывается огромная кофейная лужа…

Первое воспоминание – звуки и запахи…

Они удивительным образом складывались в единую картину, пусть и совершенно не больничную, но – цельную. Сырость дополнял звук капели, слабый запах скотного двора и свежей древесной стружки сочетались с криками петуха, собачьим лаем и мычанием. На лбу лежала высохшая заскорузлая тряпка, сквозь с трудом раздвинутые ресницы просачивался слабый свет, но отрыть глаза я не могла – тряпка, пусть и не слишком плотно, прижимала веки, а рук и тела я не чувствовала.

Сознание возвращалось и уплывало, сколько я была в таком состоянии – сказать сложно. Но ни запаха больницы, ни капельниц в руках я не было и это – тревожило. Я не могла понять, где нахожусь. Зато тряпка иногда становилась влажной. Это беспокоило, мысли, пусть еще и не организованные, уже слабо пробивались через пелену беспамятства.

Ощущение дня и ночи менялось несколько раз, пока, в один момент, я не очнулась совсем, осознав себя Алиной Михайловной Лунёвой, живой и невредимой. Неловко подняла затекшую руку и смахнула повязку со лба. Пока слезящиеся глаза привыкали к полумраку, я, повернув голову на жесткой подушке, с удивлением успела рассмотреть часть странной комнаты. Ту часть, что могла увидеть не вставая.

Я находилась не в больничной палате, что уже давно поняла по запахам и звукам. Чердак – первое, что пришло на ум. Огромный чердак, на половину заваленный сеном или соломой. Слезы сморгнулись и видела я все совершенно отчетливо, как проявившуюся фотографию.

Крепкие балки поддерживали черепичную крышу и странность этих балок свела меня с ума мгновенно – они были цельными! Вся конструкция, весь этот, похожий на скелет неведомого животного каркас, под которым я сейчас лежала, состоял из одного цельного куска дерева. При всем желании я не могла различить в стыках брусьев хоть какой-то трещины, следов клея или топора. Ничего… Эти бревна просто росли друг из друга, я четко видела рисунок искривленных годовых колец на стыках.

Невольно протянув руку к нависшему над кроватью бревну, я хотела дотронуться до одной из балок, провести пальцем и убедится, что я просто не рассмотрела как следует – ну не растут деревья под таким углом друг из друга! Рука, которую я увидела, напугала меня до полусмерти. Тонкая девичья рука, со следами давнишнего пореза у сгиба, чуть загорелая и чужая. Я ощутила ее как свою, закрыла глаза и вновь провалилась в сон или беспамятство.