Застучали топоры, и Конану показалось, что лезвия их впиваются не в основания мачт, а прямо в его сердце. Он любил свой корабль – не только потому, что судно было надежным и быстроходным; имелись и еще причины для крепкой привязанности. Эта галера напоминала ему о другой «Тигрице», должно быть, сгнившей уже в какой-нибудь бухте Черного Побережья либо разбитой волнами о камни. И помнилось еще ему о хозяйке того корабля, принявшей смерть в мрачных джунглях, на берегах Зархебы, проклятой реки… Помнилось и не забывалось, хотя прошло с тех пор года три или четыре, а может, и все пять… Время само по себе ничего не значило для киммерийца; он измерял истекшие сроки не днями и месяцами, не солнцами и лунами, а событиями – тысячами локтей, пройденных по морю или по суше, ограбленными кораблями, захваченными богатствами, смертями приятелей, соратников или врагов. Но та женщина, Белит, хозяйка прежней «Тигрицы», была не просто соратником… И потому он не мог до сих пор забыть о ней.

Мачты с грохотом рухнули в кипящую воду, снеся половину фальшборта. Внизу, на гребной палубе, раздавался мерный звон гонга, скрип весел и дружное «Ух!» гребцов; они старались изо всех сил, но широкие лопасти то утопали в набежавшей волне, то без толку бороздили воздух. Тем не менее ход галеры стал уверенней, и теперь она лучше слушалась руля. Если шторм не сделается сильнее…

Но буря усиливалась с каждым мгновением. Тучи, нависавшие над морем, опускались все ниже и ниже, водяные холмы превращались в горы, разделенные провалами темных пропастей; северный ветер ярился и швырял в лицо соленые брызги, играл кораблем, словно щепкой, попавшей в гибельный водоворот. Вдобавок – невиданное дело в южных водах! – пошел снег, забушевала метель, и была она не слабее, чем в Асгарде или Ванахейме. Сразу резко похолодало; ноги скользили по доскам, и два десятка моряков, еще остававшихся на палубе, начали вязать новые узлы. Одни сгрудились у обломков мачт, другие – у трапа, ведущего на кормовую надстройку, третьи – у распахнутого люка. Харат, парусный мастер, привязался к носовому украшению, что изображало тигрицу в прыжке, с разинутой пастью; у него было на редкость острое зрение, и сейчас он, как раньше капитан, пытался разглядеть просвет в тучах.

Шуга, кормчий, поднялся к рулевому веслу и обхватил его обеими руками. Но морские демоны были сильнее, чем два человека; весло по-прежнему прыгало, вырывалось из скрюченных пальцев, норовило сбросить обоих рулевых за борт.

– Снял бы ты сапоги, капитан, – сказал Шуга. Сам он уже успел разуться: босые ступни меньше скользили по палубе.

– К чему, приятель? Доски уже обледенели… А я хотел бы отправиться к Нергалу в сапогах.

– Ха! Станет Нергал разглядывать, обут ты или бос!

– Не станет, верно. Но я собираюсь пнуть его в зад, а в сапогах-то пинок выйдет покрепче!

Они оба захохотали, болтаясь, словно тряпичные куклы, на конце рулевого весла. Потом Шуга пробурчал:

– Так он и подставит тебе свою задницу! Нергал, знаешь ли, шустрый малый; недаром ему поручено надзирать за душами мертвых.

– Говорят, он обнюхивает каждого, кто готовится ступить на Серые Равнины, – вымолвил Конан. – Чтобы узнать, много ли грехов у мертвеца и каким запахом тот смердит… Вот тут-то я его и пну! А не выйдет, разрисую проклятого ножом!

Он похлопал по рукояти кинжала, торчавшего за поясом. Клинок был хорош: обоюдоострый, в три ладони длиной, в изукрашенных самоцветами ножнах. Стигийская добыча, взятая в крепости Файон на берегу Стикса… Стигийцы же – известные чародеи; быть может, и этот кинжал был заколдован? Самая подходящая штука, чтоб подколоть Нергала…

– Не кликнуть ли подмогу? – сказал кормчий. – Это весло отбило мне все ребра. Пепел и прах! Оно вертится, как бедра аргосской шлюхи!

– Только они будут помягче, – со знанием дела заметил Конан.

Шуга, повернув голову, заорал:

– Эй, Патат, Стимо, Рикоза! И ты, Рваная Ноздря! Сюда, бездельники! Поможете с веслом!

Моряки зашевелились, кто-то начал резать канат, но внезапно огромный вал вознес «Тигрицу» к небесам, а затем вверг в сине-зеленую пропасть. Корпус затрещал, жалобно застонала обшивка, раздались испуганные вопли гребцов; несколько веревок лопнуло, и два человека полетели за борт. Теперь никто не рисковал распустить узлы.

– Клянусь печенью Крома, – произнес киммериец, – у нас убытки, кормчий. Кажется, Брода и Кривой Козел…

– Да будет их путь на Серые Равнины выстлан туранскими коврами! – отозвался Шуга. – Эй, Патат, Стимо, Рикоза, Рваная Ноздря! Сидите, где сидите, парни! Не развязывайте веревок!

– Это правильно, – одобрил Конан. – Смоет ублюдков, не успеют и шага ступить. А так…

«А так, – подумалось ему, – пойдем на дно всей компанией, только без Броды и Козла».

Внезапный гнев охватил его; холодное бешенство, ярость, злоба на этот мятущийся темный океан, уже пожравший двоих и разинувший пасть на корабль со всем остальным экипажем. Но жизни этих людей, всех восьмидесяти пяти, принадлежали только ему, капитану! Он, он сам, разыскивал лучших среди барахских рыбаков и мореходов, обшаривал кабаки Зингары, Аргоса и Шема, выбирал крепких гребцов, метких лучников, матросов, что карабкались по мачтам быстрее обезьян, – и каждый из них вдобавок лихо рубился на саблях и топорах, метал копья и стрелы и с одним абордажным крюком в руках мог выпустить кровь трем стигийским латникам!

А теперь, похоже, они все обречены…

Кром! Если бы он мог поразить эти темные грозные воды пучками молний! Если бы мог разогнать тучи, заткнуть глотку ветру, скрутить ему жилистую шею! Если бы он повелевал вулканами на дне морском и, пробудив их, испарил океан потоками огненной лавы!

Но боги отказали людям в таком могуществе, приберегли его для себя… Несомненно, они были правы; человек, даже не повелевая молниями и вулканами, творил столько пакостей и мерзостей, что светлому Митре и доброй Иштар не хватало ночи и дня, чтобы оплакать убиенных и покарать грешников. Впрочем, грешниками занимался Нергал со сворой присных демонов, и было похоже, что они уже готовились наложить на «Тигрицу» свои жуткие лапы.

Ударил ветер, корабль вновь подбросило, крышка люка сорвалась, исчезла в пучине, а вместе с ней – трое моряков.

– Кто? – Конан скрипнул зубами.

– Стимо… Стимо и еще Касс и Ворон… Прах и пепел!

– Жаль Стимо… Он был сильным парнем.

– А Ворон попадал стрелой в кольцо с пятидесяти шагов… Касс, он…

Волны стадом разъяренных быков ринулись на корму «Тигрицы», тараня ее крутыми лбами; борт треснул под их напором, холодная вода хлынула в трюм. Корабль заскрипел, застонал, словно зверь, получивший смертельную рану. Вновь послышались вопли гребцов – запертые на нижней палубе, они не знали, велик ли причиненный судну урон, но могли предполагать самое худшее.

Киммериец пробормотал проклятие: «Тигрицу» завертело на гребне волны, рукоятка рулевого весла вырвалась из его пальцев и ударила Шугу в грудь. Кормчий бессильно обвис в веревочной петле, хрипя: