– Это ты к чему? – насторожился колобок.

– Да уроки немецкого вспомнил. Пацаны у нас в классе заводные были. Все время учителя разыгрывали, – виновато оправдывался паренек.

– Вот и доигрались, – вздохнул бывалый солдат и процедил сквозь зубы, ненавидяще глядя на вооруженный конвой. – Дай срок. Мы им еще припомним эти уроки немецкого!

Пленных пригнали к разрушенному железнодорожному переезду и в ожидании приказа свыше устроили короткий привал. Изнуренные голодом люди с темными от усталости лицами сидели на сырой земле, окруженные плотным кольцом охраны и вполголоса переговаривались между собой.

– Ну, что, земляки, отвоевались? – первым подал голос неунывающий солдат.

– Повоюй тут! У них пистоли, а у нас дубины христовы, – хрипло отозвался кто-то.

– Тяга слабовата, – вздохнул мужичок-бодрячок.

Разговор задел пленных за живое. Со всех сторон послышались раздраженные голоса.

– Какая у нас тяга? – лошадиная. Немец, он чем берет – мотором. Где же нам с ним тягаться? – сокрушался один.

– И на конной тяге, когда все в одной упряге, воевать можно, – возражал другой.

– Немец, он командой берет, а у нас все вразброд пошло, кто в лес, кто по дрова, – негодовал третий.

– Тяга слабовата, копоть одна кругом. Все как угорелые мечутся, – не унимался бравый солдатик.

– Заладила сорока Якова одно про всякого – тяга да тяга.

– Ты что, печник, что ли? – полюбопытствовали у него.

– Так точно. Печник и есть, – с гордостью подтвердил печных дел мастер и стал как будто выше ростом. – Про меня в деревне даже поговорку сложили – «Наш кулик невелик, а знатный печник».

– Кулик? Вон ты что за птица! Ну, тогда ясное дело – всяк кулик свое болото хвалит. А к тебе что за птенчик жмется? Только что из гнезда выпал, что ли? – пошутил какой-то весельчак. Долговязый парнишка залился ярким румянцем.

– Эх, землячок, фронтовичок! Все мы теперь из одного гнезда выпали, – невесело отшутился Кулик и охотно пояснил: – Тезка это мой, обоих Петрами кличут.

– Ну, ты, по всему видать Петр 1, а он 2-й, – не унимался зубоскал. Зашелестел смешок. Охрана насторожилась, вздернула автоматы.

– Чего ржете, жеребцы? С какой радости? – рассердился Петр Кулик и добавил с тоской, – Под Витебском вместе в окружение попали. Вот тебе и первый, второй. Смех мгновенно стих.

– Под Витебском? А город как, держится? – на лицах пленных, обращенных к Кулику, застыло тревожное ожидание.

– Вчера сдали, одиннадцатого июля, – чуть слышно проговорил тот и отвернулся.

– Значит, дорога на Смоленск открыта, а там и… – начал было кто-то и осекся на полуслове, как бы испугавшись собственных мыслей.

«Ахтунг, ахтунг!» – пронзил наступившую тишину окрик старшего конвоира. Пленных выстроили в одну шеренгу вдоль железнодорожного полотна, выдали каждому по лопате. Прибывший немецкий офицер четко и кратко разъяснил через переводчика бывшим красноармейцам сложившуюся обстановку. С сегодняшнего дня все они – рабочая сила на трудовом фронте Великой Германии. Их ближайшая задача – восстановить железнодорожный путь для беспрепятственного продвижения доблестных немецких войск на восток. Основные силы Красной Армии, находящиеся в Западной России, уничтожены. Дальнейшее сопротивление окруженных группировок бесполезно. Бывшие красноармейцы могут сохранить себе жизнь только беспрекословным подчинением новому порядку. За малейшее неповиновение расстрел на месте. «Арбайтен, арбайтен», – по хозяйски распорядился герр офицер уверенным, не терпящим возражения голосом. Глухой ропот пробежал по шеренге военнопленных. «Угораздило, тебя Кулик, на свои именины в силки попасть. Сегодня же 12 июля – аккурат Петров день», – сказал острый на язык солдат, посуровев лицом. «Еще не вечер. На моих именинах незваным гостям не праздновать», – спокойно отозвался Петр Кулик. «Гутен морген, гутен так, шлеп по морде – вот так так», – раздался вдруг звонкий мальчишеский голос. «Что есть «шлеп по морда?» – удивленно спросил немецкий офицер у переводчика.

Переводчик, воевавший в России в первую мировую войну слишком хорошо помнил еще с семнадцатого года, что значит «шлеп по морде» и не спешил с переводом. Он лишь недоуменно пожал плечами, но на лице его мелькнула тревога. «Что есть шлеп по морда?» – повысил голос офицер. В потухших глазах пленных солдат засветился насмешливый огонек. Это вызвало ярость немца. «Кто объясняйт, что есть «шлеп по морда?» – заорал он, хватаясь за кобуру. Дело принимало серьезный оборот. «Вот отсохни язык! Дошутковался, балаболка», – проворчал Петр-старший и сделал шаг вперед. «Господин офицер! Я объясняйт, что есть «шлеп по морда», – услужливо предложил он. Немецкий офицер смерил презрительным взглядом похожего на сморчка солдата. «Ты есть храбрый зольдат, Рус Иван. Карашо, карашо», – с иронией проговорил он, коверкая русскую речь. «Погоди хвалить, Ваше благородие, спробуй сперва мое угощение. Я сегодня именинник», – твердо сказал Петр Кулик и нанес «гер официру» страшный удар в челюсть крепким крестьянским кулаком. Здоровяк офицер пошатнулся от поднесенного гостинца и разрядил в Кулика всю обойму своего пистолета. Это послужило сигналом к атаке. Пленные, вооруженные одними лопатами бросились на немецкий конвой, выбивая, а то и вырывая автоматы из вражеских рук. Короткие автоматные очереди, глухие удары прикладами, хруст раздробленных костей, последний всхлип человеческой плоти – все слилось в один пронзительный звук войны, бросившей миру свой смертельный вызов. Тишина наступила внезапно, но она не успокаивала, а тревожила и пугала, эта мертвая тишина. Переводчик, рухнувший на землю при первых звуках стрельбы, прислушался, немного приподнялся и опасливо огляделся. Вокруг не было ни победителей, ни побежденных – одни окровавленные тела, застывшие в смертельных объятиях друг друга. Так закончился этот короткий, противоречащий всем законам войны бой, чудом уцелевший свидетель которого впервые с начала войны усомнился в легкой победе на восточном фронте.

А день спустя, 14 июля, под Оршей батарея капитана Флерова, мстя за всех безымянных героев, потчевала незваных гостей огнем из минометных установок, прозванных со временем «богом войны» или ласковым женским именем «Катюша».

2001 г.

60-летию Великой Победы посвящается

Сестра и брат

(расставание)

Сестра и брат расставались надолго, может быть, навсегда, но они старались гнать от себя грустные мысли – оба были еще слишком молоды, чтоб всерьез думать о смерти, да и война, громыхавшая уже третий год, приучила их сдерживать свои чувства. Брату едва минуло восемнадцать. У него нежно, еще совсем по-детски круглилось покрытое юношеским пушком лицо, на котором озорно блестели крупные серые глаза. У сестры было такое же круглое, как у брата, лицо и те же серые глаза, но в них уже притаились недетская грусть и тревога. Брат посматривал на сестру свысока, он вымахал на целую голову выше нее, хотя был на пять лет моложе. Сестра с детских лет привыкла опекать младшенького, как называли в семье последыша. Мальчишка рос озорным непоседой, известным на всю улицу задирой и неслухом. Оба эти прозвища не случайно прилипли к нему. Он вечно ввязывался в уличные драки, и сестре частенько приходилось вытаскивать сопливого задиру из кучи нещадно лупящих друг друга мальцов то с разбитым носом, то с подбитым глазом, то с оторванными от пальто пуговицами. Зимой, играя в снежки, неслух к великому негодованию матери без конца терял шарфик и рукавички, и старшая сестра из жалости отогревала его розовые от холода ладошки в своих теплых вязаных варежках. Так велось с детства: он младший, она старшая, и не только годами, но и умом, и поступками. А теперь все перепуталось на белом свете. Сестра с братом как будто менялись местами – младшенький становился старшим в семье и уходил на фронт защищать сестру, мать, отчий дом.