Сестра недоумевала:

– Как же это? Ведь несмышленыш еще совсем. Зачем таких на фронт берут? Война – не игра в солдатики. Полезет на рожон задира, и поминай, как звали. Кто там за ним присмотрит? – сокрушалась она, с жалостью глядя на несмышленыша снизу вверх.

– Давай прощаться, Лизуха, – бодрым голосом сказал брат. – Скоро отправление.

Сестра протянула ему небольшой сверток.

– Чего еще? – насторожился брат.

– Это тебе в подарок от меня. Смотри, береги! Сбережешь – живым вернешься. Я загадала…

– Только бы не шарфик с варежками. Ребята-сослуживцы засмеют, – со страхом думал задира, опасливо разворачивая сверток. Нет, это был не шарф и не варежки, а пара длинных до локтей мужских кожаных перчаток.

– Дуреха, ты Лизка! – громко возмутился брат – ну зачем мне на фронте перчатки, да еще такие фартовые? Что я, в перчатках воевать буду?!

– Может быть, пригодятся, – с трудом выговорила девушка, пряча глаза. Задире стало жаль сестру, захотелось чем-то утешить ее на прощание.

– Помнишь, Лизка, как я в детстве папиросами на вокзале торговал? Кричал во весь голос, сильно картавя: «По люблю, по люблю, по люблю», – широко улыбнувшись, сказал он, передразнивая свой детский картавый говорок. Сестра сквозь слезы улыбнулась ему в ответ.

– По вагонам, – разнеслось по перрону.

Брат и сестра застыли на месте, на мгновение глаза их встретились.

– Вот и все уже, – сказал ее растерянный взгляд.

– Ничего ни уже, а все еще впереди, – возразил его упрямо дерзкий.

Состав медленно тронулся. Лиза ахнула, вцепилась в брата обеими руками и что есть силы потянула к себе, будто старалась оттащить его от края обрыва, как в детстве.

– Пусти, Лизка! – завопил тот, – сдурела совсем.

С трудом высвободившись из цепких Лизкиных рук, он на ходу вскочил в поезд и крикнул сестре уже из вагона:

– Мать береги! Ждите, вернусь Ге-ро… – голос его потонул в свисте паровозного гудка. Лиза оцепенело смотрела вслед уходящему составу.

– Вот тебе и по люблю, по люблю, – вырвалось у нее.

– Не грусти, красавица. Вернется, полюбит, – услышала она за спиной чей-то хриплый голос. Лиза вздрогнула, обернулась. Фронтовик-калека с гармошкой в руках подмигивал ей уцелевшим глазом. Рыдания подступили к горлу девушки. Зажав ладонями рот, она быстро пошла, потом побежала по опустевшему перрону.

– Вернется! Жди… – неслось ей вслед.

Сестра

Лизке на всю жизнь запомнился сон – отец входит в комнату с двумя парами черных валенок и говорит ласково ей и «задире»:

– Теперь вам мороз не страшен, обуты на зиму. Она просыпается – рядом ни отца, ни матери. Младший брат пригрелся на печи и крепко спит, посапывая во сне. Старуха-соседка дремлет, сидя у окна.

– Где мама? – громко спрашивает Лизка. Старуха вздрагивает, открывает глаза.

– Проснулась, касатка – глухо бормочет она, – ну и, слава богу. А малец спит без просыпу.

– Где мама? – почти кричит Лизка, чего-то испугавшись.

– Что шумишь? Брата разбудишь, – ворчит бабка.

– Известно где мать – чуть свет к отцу в больницу побегла.

– Бабушка, мне валенки черные приснились. Лизка пересказывает старой женщине свой сон до мельчайших подробностей. Старуха слушает очень внимательно.

– Нехороший сон, – говорит она в раздумье, – то, что отец две пары валенок принес, – не диво. Болит сердце за вас с братом. Вы несмышленыши еще. Старшие уже своим умом живут. А вот черный цвет нехороший. Как бы с отцом беды не случилось.

Беда пришла наяву, а не во сне. Сон оказался вещим. Вернувшаяся из больницы мать сказала каким-то чужим голосом, что отца больше нет. Без отца пришлось хлебнуть и сестре, и брату. Мать, овдовев, растерялась перед нежданной бедой, долго не могла прийти в себя, понять, как ей быть дальше – одной поднимать двух малолеток.

Старшие дети, учившиеся в областном городе, сами еще крепко не стояли на ногах, и помощи от них ждать не приходилось. Но жизнь продолжалась, доставала везде: со станции днем и ночью доносились тревожные звуки паровозных гудков, в сарае призывно мычала корова, торопя хозяйку на утреннюю и вечернюю дойку, в осиротевшем без хозяина доме малые дети просили есть – надо было жить дальше.

Когда Лизке исполнилось двенадцать лет, мать стала посылать ее на станцию к поездам с топленым молоком, печеными пирожками, жареными котлетами. Лизка сначала побаивалась людской толпы, незнакомых лиц, но со временем привыкла к новой для нее жизни, приноровилась предлагать пассажирам на перроне домашнюю снедь и, получая деньги, пересчитывать их точно до копейки. Время было голодное. Жареное, печеное, вареное – все расхватывалось мгновенно, и Лизка, принося домой уйму медных денег, гордо сознавала свою значительность и важность. Но однажды на вокзале какой-то сильно исхудавший, давно небритый бродяга налетел на нее, чуть не сбив с ног, сгреб с лотка все котлеты и стал жадно запихивать их в рот. Девочка в страхе закричала, на ее крик оглянулись. Бродяга погрозил Лизке кулаком и исчез в толпе пассажиров. На лотке остались какие-то крохи. Зареванная и испуганная Лизка прибежала домой. Мать накинулась на нее с попреками.

– Дуреха ты Лизка, дуреха-непутеха, – ворчала она на дочь.

Девочка зашмыгала носом и снова заплакала уже от обиды на мать.

– Лева-колова, – стал дразнить сестру младший брат, долго не выговаривавший букву «р». Утром следующего дня по дороге в школу он, заговорчески подмигнув Лизке, сказал шепотом, что сам теперь будет зарабатывать большие деньги, и они скоро разбогатеют.

– А школа как же? – удивилась Лизка.

– В школу ты ходи, а мне шибко некогда. Меня пацаны ждут. Смотли, мамке скажешь – в нос получишь. «Задира» погрозил сестре кулачком и юркнул за угол дома. Забросив учебу, неслух стал играть с уличными мальчишками на деньги. Ловкий, смекалистый, он почти всегда выигрывал и покупал в табачном ларьке коробки папирос, а потом продавал их оптом и в розницу на вокзале с небольшой наценкой.

– По люблю, по люблю, – предлагал пассажирам свой товар картавый пацаненок, шмыгая по перрону в больших не по росту валенках. Пассажиры смеялись и охотно разбирали папиросы у бедового мальчишки. Может, «задиру» и затянула бы улица, и он без отцовского глаза сбился бы с пути, но на его счастье в жизни семьи произошла резкая перемена.

Старший брат, закончив учебу, получил диплом инженера и направление на работу на уральский металлургический завод и забрал с собой мать и младшего брата. Лизка уехала учиться на рабфак в Воронеж, старинный живописный город срединной России. Жизнь стала понемногу налаживаться. Неслух, совсем отбившийся от рук без отца, при старшем брате выправился, пристрастился к книгам и стал хорошо учиться. Лиза, закончив два курса Воронежского пединститута, перевелась на заочное отделение и попросила направить ее на работу в школу, так как на одну стипендию жить было трудно. Учителей в сельских семилетках не хватало, и ей быстро нашлось место в школе большого поселка неподалеку от родного Ельца. У бывшей непутехи Лизки началась новая, уже вполне взрослая жизнь. Несмотря на молодость и отсутствие опыта, девушка очень быстро освоилась в школьной работе. Ученики слушались ее с полуслова, хотя она была не намного старше их. Никто бы уже не узнал в этой хорошо одетой, стройной и строгой на вид учительнице прежнюю Лизку, торговавшую на станции топленым молоком и печеными пирожками.