молотком по гвоздю, Кисляев косился на балконы напротив. «Вот стою я мужик мужиком, — думал о себе Кисляев, — и все у меня ладно и толково. Захотелось термометр повесить, и вот приколачиваю. И весь я такой. И все у меня так. Чего захочу — так и будет». Загордился, залюбовался сам собой Кисляев, хотя на самом деле был Петюня самым никудышным безруким мужичонкой, делать ничего в доме не умел, а жену свою боялся, когда она вечером во двор за ним приходила домой звать. Легко тогда поднимался Петюня из-за стола, костяшки откладывал и шел. «Как овечка», — дразнились ребята.

Но это все теперь неважно. А важно теперь то, что стоял Петюня на балконе и все озирался. Восхищения ему хотелось, что ли. Поклонения. А то как ни поглядит Петюня на свою жизнь, во всем он последний человек. И вот показалось Петюне, что шанс ему дан. Теперь. И заметит его, такого мастерового и ловкого, какая-нибудь красавица. Нет, не о красавице самой мечталось, боже упаси, а так просто… Может, поговорить. Давно-давно с ним никто из чужих не разговаривал. Да и из своих тоже.

Так вот, увидел Петюня, как в доме напротив вышла на балкон девушка. Издали очень красивая была девушка, и она как бы просияла, Петюню увидев. То есть просияла она или нет — на таком расстоянии разглядеть было невозможно, но хотелось именно так думать. В руках у нее было что-то белое. Повесила она это на веревочку и ушла. А Петюня еще намного поколбасился на балконе и прошел в комнаты задумчивый.

На другой день, в воскресенье, Петюня вышел на балкон с гантелями сына Лешки, который год уж был в армии и писал оттуда письма в «Полевую почту «Юности». Жена немного удивилась, чего это он с гантелями, вот дурной, но потом стирать взялась и Петюню вовсе забыла. А девушка тотчас на балконе появилась. С лейкой. Постояла. Зелень какую-то там полила. Вроде даже рукой помахала. Нежно так и ласково. Отчего Петюня опять прошел в комнаты грустный и даже в рассеянности на палас наступил, чего обычно себе не позволял, а ходил рядом. Стал он думать, с чем бы еще на балкон выйти, но тут жена велела с ней к ее сестре ехать. Так и пропал вечер.

В понедельник Петюня красил балкон, а девушка остужала пироги, или, может, капусту квасила. Туман стоял, плохо видно было.

Во вторник девушка на балконе проветривала шубу, а Петюня натягивал новенькие балконные веревки, за которыми специально ездил в хозяйственный.

В среду Петюня разбирал на балконе банки и бутылки, а девушка мыло окно. Они вроде бы и не смотрели друг на друга, но Петюня знал, что она здесь, и от этого слегка сжимало ему сердце. Какая-то теплота и нежность обволакивала. То есть про нежность-то он и не знал, а просто душа болела, и все.

В четверг Петюня накурился на балконе до головокружения, но девушка не вышла.

Вышла она только в пятницу, а рядом стоял мальчишка лет пяти и какой-то здоровенный усатый мужик. Чего-то они с балкона разглядывали и беседовали.

Петюня охнул, попятился с балкона, схватил кепку и побежал из квартиры.

— Ты чего? — спросил его Толяныч, который пока что один сидел за доминошным столом. — Случилось чего?

— Ребятенок у ей и муж! — неожиданно для себя пожаловался. Петюня каким-то ненормально осевшим голосом.

— А ты, оказывается, специалист… — захмыкал Толяныч. — При твоей-то исхитряешься… Ну, даешь!

— А чего теряться-то! — отвечал Петюня, как обычно отвечали другие мужики за столом. — Своя никуда не денется! Чего теряться-то!

После этих слов поболело у него слева, но минуту, не больше, пока ребята не подошли. Тут Толяныч им и сказал, что глядите, мол, какой спец сидит по чужим женам. Все посмеялись. И теперь признана за Петюней такая слабость к женскому полу, и у мужиков он теперь вовсе свой.

А бабу эту Петюня сколько раз потом у них во дворе встречал, но даже и не глядел на нее.

В ЦЕНТРЕ ГУМа, У ФОНТАНА

Проходя мимо фонтана, он услышал:

— Граждане, если вы потеряли друг друга, встречайтесь в центре ГУМа, у фонтана.

И он остановился. Стал ждать. Глядит, первой идет Лариса, нежная Лариса, которая приходила к нему все лето 80-го года, звонила ему трижды в день. И говорила: «Это ты? А это я!» Они расстались из-за того, что после какой-то ссоры он не захотел звонить первым, и она тоже не позвонила. Потом оказалось, в это время она лежала с воспалением легких. Но когда все это выяснилось, было уже поздно. Получалось, он — предатель. Пришла Лариса с парнишкой лет пяти. Замужем? Да. Любишь его? Да. А помнишь? Да. И ушла. И он стоял, трогая рассеянно коричневый гранит фонтана, похожий на козинак.

Потом пришла тетя Катя. Сколько раз он отсиживался у нее, спасаясь от скандалов с отцом. Школу тогда хотел бросить, отец возмущался. Сколько раз отсыпался у нее после пьянок. Тогда тетя Катя еще в центре жила. Ближе было к ней, чем домой, да и мама… Сколько всего было! Сколько ей теперь? Семьдесят? Здравствуй, теть Кать! Замотался совсем. Ну, не обижайся. Ну, плохой. Ну, негодяй. Я позвоню. Я приду. Конечно, ты иди, ты очередь заняла за апельсинами, конечно, иди.

Сережка подошел. Боже мой, Сережка Рубахин, бывший друг, почти что брат. Говорят, хорошим художником стал. Что это было? Откуда взялась взаимная неприязнь? Ничего не вспомнить. Десять лет прошло. Привет, Серж! Ну и борода! У тебя сегодня день рожденья. Помню, как видишь. Поздравляю. Живи долго.

Ушел Рубахин. Наверное, в продовольственный отдел. А на день рожденья даже не позвал. Да…

А это кто? Какое знакомое лицо! Здрасьте. Вы все там же? Чертите? И я тоже. Звоните. Будете в Черемушках — заходите. Счастливо. Да кто же это? Такое знакомое лицо…

Кого же еще потерял он за все эти годы? Кто еще придет сюда, к этому мокрому от брызг бортику? Кто?

СУДЬБА

(Московское происшествие)