Согласно объявлению там было по меньшей мере шесть комнат. На антресольном этаже находилась кухня со старой угольной плитой и массивным деревянным столом. Рядом была маленькая гостиная, куда Элиас сразу же поставил коричневое бархатное кресло с «ушами» и книжный шкаф, привезенный из Вены. Вторая – просторная, буржуазная, с резными панелями на стенах – служила комнатой для приема гостей.

На втором этаже было две спальни. Элиас выбрал более просторную, а другую оставил пустовать. К спальням примыкала ванная комната с облупившимися кранами и истертой фаянсовой плиткой. В ней еще смутно угадывались следы когда-то обитавшего тут семейства, которое Элиас представлял себе строгим, но достойным…

Этот стоявший на отшибе и совершенно заурядный с виду дом был необычен, хотя и скрывал свою истинную природу: на самом деле он был богат воспоминаниями и незабываемым прошлым. А еще от строения исходило внутреннее тепло, которое раскрывалось лишь тому, кто давал себе труд всмотреться в него по-настоящему.

Вот почему Элиасу понравился дом: в сущности, он был похож на него самого…

Он завершил последние формальности, связанные с переездом, а заодно довольно быстро нашел себе приходящую домработницу в лице суровой женщины, типичной австриячки по имени Рената Польстер.

Это была особа лет пятидесяти, некрасивая и неприветливая, но на редкость расторопная.

Они договорились, что Польстериха, как ее за глаза называли в округе, приступит к работе послезавтра.

* * *

Дело было в сентябре. Браунау казался сонным – больше, чем когда-либо.

В один из самых заурядных дней, ближе к вечеру, Элиас решил пройтись по улочкам деревни и по такому случаю заинтересовался темной и пыльной антикварной лавкой, которая выглядела совершенно безлюдной. Но его взгляд привлек особенный предмет, царивший в витрине на старинной деревянной подставке.

Подойдя поближе, он смог рассмотреть его во всех деталях: это была великолепная древняя шахматная доска, инкрустированная пластинками белого мрамора и черного дерева. Казалось, она слегка вибрирует в полумраке.

Дверь была приоткрыта. Элиас вошел в лавку. Никого.

И тут он сообразил, что положение фигур на доске говорит об идущей партии, о беспощадной схватке, в которой у черных преимущество.

Чувствуя, что ему брошен вызов, он потянулся рукой к белому королю.

– А почему вы решили, что ход за белыми? – спросил чей-то глубокий, прямо-таки замогильный голос.

Элиас вздрогнул. И заметил в глубине помещения два светящихся пятна с опаловыми переливами – устремленный на него взгляд.

Он не ответил.

Но почувствовал, что незнакомец приближается к нему. Наконец перед его глазами предстал настоящий ветхозаветный старец, в некотором роде патриарх – сфинкс, охранявший врата таинственного храма.

Элиас попытался скрыть удивление и после короткого молчания, позволившего ему вновь обрести хладнокровие, сказал:

– Прекрасная вещь, не правда ли?

– В самом деле прекрасная, – подтвердил старец, – для настоящего знатока шахмат. Для тех, кто посвящен в тайну Короля, кому небезызвестно, что шахматы – это борьба, в которой порой можно потерять жизнь…

Осторожный Элиас снова помолчал, потом спросил:

– И какова их цена?

– Они не продаются…

– Могу я спросить почему?

Патриарх пробормотал себе под нос, словно говоря с самим собой:

– Лишь в тот день, когда эта партия будет закончена, я смогу с ними расстаться.

Элиас полностью повернулся к нему. И его лицо, похоже, чем-то заинтриговало антиквара.

– Мы с вами уже где-то встречались? – спросил старец.

– Не думаю.

– Правда? Однако вы не ответили на мой вопрос… Так почему же вы полагаете, что ход за белыми?

– Простая логика, – ответил Элиас. – Вернее, математическая дедукция. Белые в четырех ходах от шаха, и мне кажется, я даже могу проследить развитие партии в обратном порядке.

Старца это озадачило на какое-то время. Помолчав, он сообщил:

– На самом деле игрок черными ждет хода противника… уже целых восемьдесят лет.

– Ну, тогда я куплю их у вас еще не скоро!.. – простодушно заметил Элиас.

Таинственный антиквар сделал шаг к витрине, словно чтобы получше рассмотреть посетителя.

И вдруг его светлые глаза удивленно округлились. Подавив сильное волнение, он тихо сказал:

– Зоф, меня зовут Густав Зоф.

– Очень приятно. Элиас Эйн. Зовите меня просто Элиасом.

Они раскланялись, не переставая наблюдать друг за другом.

– Герр Зоф, – продолжил Элиас учтиво, – позвольте вручить вам мою визитку. В том случае, если эта партия когда-нибудь закончится, я, быть может, смог бы предложить вам хорошую цену…

– Благодарю, – рассеянно ответил старый торговец, думая о чем-то другом.

Но когда Элиас уже приготовился переступить порог, тот его окликнул:

– Простите меня, герр Эйн, на самом деле я хотел бы заключить с вами сделку…

Элиас наклонил голову.

– Я готов уступить вам шахматы… – продолжил Зоф, – при условии… ведь это уникальная вещь, знаете ли… При условии, что вы согласитесь закончить эту партию, играя против меня. Что скажете?

– Ну что ж, я только что переехал в Браунау… И буду не против приятной компании. Согласен! Скажем, завтра вечером?

– Очень хорошо! Тогда до завтра, – заключил Зоф и стал задумчиво смотреть, как Элиас медленно удаляется по извивам мощеной улицы.

Прошло уже семь дней, как Элиас поселился в Браунау, но многие его вещи по-прежнему находились в картонных коробках, наваленных в прихожей возле входной двери.

Дом Элиас приобрел очень быстро. И осмотрел его всего один раз, так что не был особенно удивлен, когда, разбирая эту груду и разнося вещи по комнатам, случайно обнаружил на антресольном этаже за лестницей помещение, о существовании которого даже не подозревал. Это была маленькая комнатка, со стенами, выкрашенными голубой краской, бывшая детская.

Удивляла лишь ее хорошая сохранность; можно было подумать, что в отличие от остальных комнат время ее почти не коснулось. Хотя агент по недвижимости и уверял его, что в доме никто не жил уже много лет.

* * *

Было одиннадцать часов утра, когда Элиас внезапно ощутил большую усталость. Приписав ее своим хлопотам по обустройству на новом месте, он присел на детскую кроватку, оставленную в углу голубой комнаты, и ненадолго закрыл глаза.

Вдруг из-за накатившей на него сонливости, которой он наверняка был обязан возрасту, а может, и игре судьбы, его рука выронила трость на пол.