мой милый. Я с тобой. Дюже понравился мне твой голос, кричи, кричи громче, родной.

И ловко орудуя своим когтем, Гадя зарылся в животе умирающего мужчины, поминутно доставая изнутри разные вкусняшки, и с восхитительным аппетитом и настроением поглощая лакомства.

Вылезши наконец из тела, весь испачканный кровью и обмотанный скользкими кишками, Гадя, расправившийся с угощением, и довольный плюхнулся в кресло, услужливо подставленное ему безмозглым зомби. Гадя высокомерно махнул рукой, мол убирай этот мусор с глаз долой.

– Нет стой, – остановил он официанта, снимавшего с подвеса обглоданное тело мученика.

– Знаешь, что? – он посмотрел мечтательным взглядом на официанта, – щас бы пи…дятинки, да посвежее, а?

Официант молча смотрел тупым взглядом. Гадя взъерепенился:

– Ну что стоишь, пидорас горбатый? Тащи бабу мне сейчас же, тупая скотина.

В глазах официанта что-то промелькнуло, и он поковылял исполнять повеление гостя.

Через некоторое время зомби вернулся, таща за собой на подвесе обнаженную женщину. Она то ли спала, то ли потеряла сознание.

– О, чудно, чудно, – возбудился от одного вида лакомства Гадя, он обежал женщину со всех сторон, придирчиво рассматривая, нюхая и пробуя языком, от чего женщина подергивалась в своем сне.

– Моя спящая красавица, какая прелесть, то, что мне и нужно, – он потер руки в нетерпеливом предвкушении.

И Гадя запел неплохим, как он считал, тенором: «Проснись и пой, проснись, и пой. Попробуй в жизни хоть раз». Он скосил глаза на курчавую прелесть, проглядывавшую из-под живота женщины, лакомо облизнулся и продолжил петь. Глаза женщины стали потихоньку трепетать, она постепенно просыпалась. Это и было нужно Гаде. Как только показался еще не сфокусировавшийся зрачок сквозь полураскрытое веко, Гадя перестал петь и, разинув отвратительную пасть, сочащуюся черной слюной и испещренную зубами различного размера, зарычал устрашающе, пододвинувшись почти вплотную к лицу женщины. Женщина истошно закричала в непередаваемом ужасе, и тут же Гадя услышал, как на пол закапало, а потом раздался смачный шлепок. Гадя превзошел сам себя и, удовлетворенно улыбаясь, отошел от отчаянно орущей женщины.

– Фу-фу, как некрасиво, – делано сообщил он ей, указывая на месиво, растекавшееся под женщиной, – ведь вы же леди, дама, вы ведь дама, леди… – и залился самодовольным смехом.

Запах экскрементов приятно щекотал его ноздри, добавляя пикантности его ощущениям.

– Ну да ладно, – сказал он вдруг серьезно, – я не для того тут нахожусь, чтобы унижать тебя. А для того… И его алчный взгляд скользнул к лобку, из-под которого боязливо выглядывала пушистая киска. В какой-то момент переставшая голосить женщина, снова заверещала.

Она стиснула ноги в отчаянной попытке защититься от монстра.

Гадя улыбнулся и замурлыкал себе под нос: «Ты ж меня, ты ж меня пидманула, ты ж меня, ты ж меня пидвила, ты ж мене, ты ж мене молодому не дала, не дала».

Он вытянул свою сочащуюся гноем руку. Женщина истошно завопила и с ужасом глянула куда-то вниз. Гадя проследил ее взгляд и плотоядно улыбнулся:

– А это, – он указал на торчащий словно ракета на старте, кривой как лещина зимой пенис, с конца которого сочилась красная пузырчатая жижа. Он наклонил ее лицом поближе, чтобы она рассмотрела каждую мерзопакостную детальку и, взяв член у основания, поводил им перед носом женщины словно гипнотизер, – у-у-у-у, ты боишься меня? Смотри, какой я страшный.

Он еще сильнее потряс пенисом, так что во все стороны полетела слизь. Женщина завизжала еще сильнее. Гадя ощерился, а потом заржал. Когда же подуспокоился, заговорщически объявил, прошептав на самое ухо:

– Не волнуйся, я с тобой сношаться не собираюсь, – отодвинувшись от нее – это, это так сказать аппетит возбудился, у природы свои причуды, знаете ли, мадам.

Он щелкнул пальцем по головке своего члена и, подпрыгнув, передернулся весь, как бы взбадриваясь: «Ух! Хорошо-о-о продирает!»

– Ну-с, не откладывая в долгий ящик… – начал он и закинул ее ноги себе на плечи. Он еще раз втянул в себя сочащиеся со всех сторон ароматы, наполнявшие помещение, и, подгоняемый своим необузданным аппетитом, погрузился в нежную мякоть женщины, с отвратительным чавканьем и хлюпаньем начал вгрызаться все глубже и глубже под агонизирующие вопли несчастной женщины.

Она висела полуживая, истекающая кровью, не в силах больше стонать. Гадя, понадкусывав самое сладенькое, удовлетворил свой аппетит. Ну и конечно чувство прекрасного, сыграв марш на ее маточных трубах, как смог с брызгами, фонтанами крови и фырканьем. По крайней мере на время он был удовлетворен.

– А что это здесь у нас? – плотоядно осматривая женщину, он вдруг остановился на ее судорожно сжатых пальцах, – мм-м, дамские пальчики. А я-то думал, чего мне не хватает для полного счастья?

И он ловким быстрым движением отломил ее палец, от чего женщина только слабо дернулась и застонала, и подставил тот на секунду под ручей крови, текущий у нее снизу. Затем с видом знатока-сомелье, закинув палец себе в рот, сочно захрустел.

– Божественная закусочка…

Он закидывал ее пальчики, и они разрывались во рту сочным хрустом соленого попкорна.

– Жалко, что их всего лишь двадцать, – грустно подумал он, обламывая последний, – мне кажется я мог бы хрустеть бесконечно, это какое-то зло! Невозможно остановиться… мда…это зло может только закончиться…

Гадя поразмышлял на счет того, чтобы высосать ее мозг через дырочку в черепе, но что-то ему не захотелось возиться… поэтому он понадкусывал оставшиеся деликатесные части тела, делая легкие вкусовые акценты за счет резких рвущих движений, чем окончательно отправил женщину к праотцам.

Удовлетворившись женщиной, он довольно плюхнулся в кресло, услужливо подставленное ему безмозглым зомби.

– Вот это я называю поесть киску, да остолоп? – и он дал смачную подзатыльщину тупому зомбаку, обслуживающему его.

Зомбак-официант было бросился, ковыляя естественно, убирать останки людей, но Гадя его остановил:

– Не, не надо, я еще… подожду… аппетит приходит во время еды, ну ты же знаешь, и он презрительно рассмеялся в глаза бестолковому зомбирушке, который, тупо поморгав глазюками, похромал прочь.

Гадя сидел и весь отдавался во власть блаженных ощущений, так сладостно накатывавших сразу после отменной трапезы. Он чувствовал, как его веки тяжелеют и, размышляя, а не соснуть ли ему часок-другой, уже забылся в очаровательно-отвратительном сне, который могут позволить себе только зомби.

Проснувшись, Гадя почувствовал необычайную легкость в желудке, которую решил немедленно восполнить. Тушки людей, лежащие на полу, хоть и выглядели привлекательно, но уже остыли и не возбуждали аппетит так как раньше. Поэтому Гадя щелкнул пальцами, и в мгновение ока, естественно тупого сонно-медленного буркала официанта, оный появился.

– Мне б десертику нае…нуть, уважаемый, – и Гадя добродушно, прямо как всякий отдохнувший человек, посмеялся над официантом, – принесите мне дитя, свеженькое-свеженькое, еще не