— А вдруг? — настаивал я.

— Если вдруг, то он меня дождется, — сказала Рали.

— Конечно, дождется, — сказал я. — Куда он денется? Его мотоцикл все равно никогда не заводится...

И, едва договорив эту фразу, я бросился бежать. Рали погналась за мной, но поймала уже только возле киоска. Я попросил большой вафельный стаканчик со взбитыми сливками, а Рали достался клубничный молочный коктейль.

Ночью, когда жена засыпала, он спускался к машине и считал пузыри на переднем стекле. В салоне играло радио, там все время загадывали загадки, люди разгадывали их и получали призы. Кому ужин в китайском ресторане, кому набор косметики — хорошие призы. Он слушал радио, считал пузыри на стекле и не мог разгадать ни одной загадки. Он лелеял сокровенную мечту подать в суд на компанию «Пежо».

В молодости он, кстати, хорошо разгадывал загадки. Тогда были другие передачи, и он часто звонил на радио. Он знал все ответы, но номера почти всегда были заняты. Он все не мог понять, почему когда-то он умел разгадывать загадки, а сейчас — нет. Он не знал, что у него в голове живут маленькие пиявки, все время пьющие его мозг через трубочку. Никто не знал. Он подхватил их еще в армии, на курсах, попив воды из кулера в учебном центре. Из этого кулера пила еще как минимум тысяча человек, и у них наверняка тоже были пиявки. И никто этого не замечал — бывают такие вещи, которые никогда не обнаруживаются: ни тебе боли, ни других симптомов — просто скучающие пиявки сосут твой мозг.

Таких вещей вообще очень много, всяких болезней, которые никогда не обнаруживаются. Например, его жена уже долгие годы страдает от пауков-макраме, гораздо более распространенных, чем пиявки, и куда более заразных. Ими заражаются от рекламных проспектов, они въедаются тебе в душу и начинают мелко-мелко ее заплетать. Из каждой точки, где у тебя закреплено какое-нибудь чувство, это чувство выдергивают и заменяют бусинкой. Душа его жены теперь выглядела, как голова Боба Марли, и она уже ничего не чувствовала, совсем ничего, а плакать могла только над тем, что происходило в телевизоре. И никто ничего не предпринял. Врачи были слишком заняты попытками поднять ее кальций, все время норовивший упасть, у них не было времени на глупости, тем более что не посинела же она в конце концов и уплотнений у нее в груди не появилось — ну, подумаешь, почти перестала плакать. Ее муж даже радовался, что теперь она плачет только из-за телевизора, потому что в телевизоре показывали исключительно ненастоящие вещи, которые не могли всерьез ей навредить. Другое дело — пузыри на переднем стекле: ты можешь ехать себе в один прекрасный день и вдруг — бум! — все окно взрывается осколками прямо тебе в лицо. Он насчитал уже пятьсот семьдесят четыре пузыря, и с каждым днем их прибавлялось. По радио теперь передавали такую громкую музыку, что хлюпанья пиявок совсем не было слышно. Он подумал, что, когда дело дойдет до шестисот пузырей, он подаст на «Пежо» в суд.

Когда Нанди Шварц, немецкий прыгун с шестом, преодолел со второй попытки высоту в шесть шестьдесят, он ни о чем не думал. У него в горле стоял ком размером с бильярдный шар, он смотрел, как его собственные пятки, не касаясь, проходят над планкой, и очень старался, чтобы из глаз не потекли слезы. Он погрузился в разложенный внизу мат и дивился этим огромным, душащим его слезам, пока комментатор сравнивал его результат с результатом американца Боба Бимона. «Каждый, кто присутствует здесь сегодня, видит, как вершится история», — ликовали эти идиоты. И Нанди Шварц, единственный человек на стадионе, который в этот момент практически ничего не видел, вскинул руку, приветствуя камеры.

Автоответчик Нанди ничего не говорил звонящему, только дерзко и лаконично присвистывал. Это не помешало представителям компании «Келлогс» оставить на нем три сообщения. «Поднять планку! — таков был предложенный ими лозунг новой рекламной кампании с участием Нанди. — Восемь витаминов вместо шести!» Девяносто тысяч долларов. Нанди не слышал этих сообщений, он как раз был в душе. Лежал, скрючившись, в позе эмбриона на кафельном полу. Позволял горячим струям обжигать спину. Пар валил из раскаленных пор Нанди, как из ржавого чайника. А он держал во рту большой палец и лежа мочился в воду, глядя, как желтая струйка вьется в направлении стока. Девяносто тысяч долларов могли бы обеспечить его, но, к сожалению, он уже был обеспечен двухэтажной пятикомнатной квартирой в северной части Бонна. Вот она, история, — лежит на кафельном полу, высасывает из пальца воспоминания о своих многочисленных достижениях. Кроме денег, почета и здоровья у Нанди было шестьдесят шесть женщин. У каждой своя история, а у некоторых даже по нескольку историй. Если он захочет поднять планку, придется искать даму-профессора старше пятидесяти трех, а если он захочет понизить планку, придется найти кого-нибудь моложе шестнадцати с легкой степенью умственной отсталости.

Раньше они часто говорили о жизни, о жизни вообще — «мне хорошо — мне плохо, скучаю по такой-то, хочу того-то, ищу новые цели». Обычно они привирали, не специально — просто так получалось, и постепенно это стало надоедать им обоим. Тогда они перешли к другим темам — в основном к спорту и бирже. Пока у Узи не возникла идея «теста четырех кружек пива». Идея была проста: каждые три недели они приходили в паб и спрашивали по четыре больших кружки пива на каждого. Первую надо было прикончить, не сказав ни слова. После второй они потихоньку начинали говорить о своей жизни, после третьей продолжали и после четвертой тоже. Они всегда оставляли хорошие чаевые, иногда блевали, хозяева паба уже привыкли к ним. Потом Эйтан месяц провел на военных сборах, а когда вернулся, у Узи был небольшой аврал на работе, так что они не виделись почти полтора месяца. За эти полтора месяца Эйтан отпустил себе этакую стильную богемную бородку, а Узи успел три раза бросить курить.

— Сегодня каждому придется выпить по восемь, — сказал Узи, входя в паб, — чтобы наверстать упущенное.

Узи улыбнулся. Они плохо держали банку, даже два литра пива на человека им было многовато. У телевизора в пабе был отключен звук, там показывали сводку результатов первого раунда Кубка наций.

— Ты посмотри на этого счастливого бритта, — засмеялся Узи, указывая на худющего парня, беснующегося на экране. — С чего он так радуется? Всех-то дел — пришел первым в своем забеге в отборочном туре отборочного тура какого-то занюханного кубка какого-то легкоатлетического недоевровидения. А скачет так, будто выиграл не меньше трех платиновых олимпийских медалей!

— На Олимпиаде у европейцев вообще нет шансов на таких дистанциях, африканцы их съедают с потрохами, — сказал Эйтан. — Все, что им остается, — это Кубок наций.

— Ну, может, и так, — не сдавался Узи. — Но отсутствие шансов на Олимпиаде — это же не повод радоваться. Кроме того, он и тут еще не победил, это только первый круг.

Они прикончили по одному пиву, а затем и по второму. Узи спросил Эйтана, как было на сборах, и Эйтан сказал, что сравнительно терпимо. Потом он спросил Узи, как поживает его проект.