Проснулся я от боли: видимо, во сне неудачно повернулся на травмированный бок. Машинально схватившись за него руками, я, не сдержавшись, застонал. Кровоподтёк налился благородной синевой и зверски болел. По-стариковски кряхтя, я боком сполз с кровати и подошёл к шкафу с одеждой, одна дверца которого была зеркальной.

– Хао, вождь синелицых, – уныло сказал я своему отражению, поднимая руку в индейском приветствии: в ответ отражение состроило рожу, жуткую из-за заплывшего глаза и опухшего уха. Видок у меня был ещё тот.

– А, проснулся, – сказала мама, заходя ко мне в комнату и рассматривая меня. – Максим, ну как же ты так, весь же синий теперь.

– Мам, ну сама подумай, разве я мог оставить ребят и сбежать оттуда? – спросил я, копируя тон папы, когда он, подмигивая мне, тихо говорил о некоторых женских поступках – «Ох уж эти женщины».

– Ну, не знаю, – ответила мама, не замечая моего тона. – Поговорить с ними, объяснить всё…

– Мама, пожалуйста, не будь такой наивной. О чём можно говорить с человеком, который замахивается на тебя клюшкой?

Маме не дал ответить отец, который зашёл в комнату и я почувствовал, что в ней сразу похолодало градусов на двадцать. Я зябко поёжился, пора было узнать свою судьбу.

– Ну что, готов узнать свою судьбу? – садясь на кровать, весело спросил отец, словно услышав мои мысли.

Я сел на стул и вздохнул.

– Во-первых, хочу объяснить, за что тебя накажут, – начал отец. – А наказан ты будешь всего лишь за две вещи: порванный новый пуховик и невыученные уроки. Ко всему остальному, – тут отец показал на моё лицо, – у меня претензий нет.

Я облегчённо вздохнул, всё же отец понимает такие вещи, в отличие от мамы.

– Рано радуешься, – поспешил развеять мои надежды папа – я ещё не сказал, что тебя ждёт. Так вот, во-вторых, для начала я заберу у тебя из комнаты свой компьютер, чтобы ты больше не отвлекался от уроков, а за порванную куртку ты все зимние каникулы проведёшь у дедушки. Как раз поможешь ему кузню в порядок привести да дров запасти побольше. Как только наступит первый день каникул, я сам отвезу тебя к нему и заберу только в последний день, может быть, это тебя научит более серьёзно относиться к дорогим вещам.

Я застонал. Нет, только не это! Дедушку я, конечно, любил, но не до такой же степени, чтобы провести в его глуши все свои каникулы.

– Пап… – начал я.

– Всё, Макс, как говорится, приговор вынесен и обжалованию не подлежит, – спокойно, но твёрдо прервал меня отец, и я понял, что он не передумает.

– Завтра тебе в школу идти, поэтому я дам маме денег, сегодня сходите, купите другую куртку. Правда, хуже прежней, так как не вижу смысла тратить повторно такие деньги, – сказал отец.

Встав с кровати, он достал кошелек, отсчитал деньги и отдал их матери. И уже перед тем, как выйти, отец, поцеловав ее в щёку, произнес:

– Тань я сегодня задержусь у друзей, хорошо?

– Да, Вить, конечно, – улыбнулась мама, целуя его в ответ.

Я с завистью посмотрел на них. Постоянной девчонки у меня не было, поэтому все мои фантазии о женской половине разбивались о суровую действительность. У нас в классе была одна, которая мне очень нравилась, но я ей был неинтересен, и она меня даже не замечала. Нет, конечно, другие соглашались со мной встречаться, только, к сожалению, все попытки даже просто поцеловаться заканчивались полным обломом, не говоря уже о чём-то большем. Младшеклассницы не интересовали меня, а девочки старших классов даже не смотрели в сторону такой мелочи, как я, так что заморачиваться на их счет не было никакого резона. Именно поэтому большую часть времени я был один.

Никогда ещё я не ждал каникулы в таком унылом настроении, и когда нам выставили оценки за полугодие, я не был рад, что на следующий день не нужно идти в школу. Ведь завтра меня увезут в такую глушь, что там даже телевидения нет.

В четырехстах километрах от города начиналось Арчинское лесничество, в котором мой дед – папин отец – работал егерем. Пять лет назад он уехал из посёлка, где прожил всё жизнь, в тайгу, подальше от цивилизации, и теперь жил в собственноручно срубленном доме. Переехал он после смерти жены и жил совсем один, днями напролёт пропадая в тайге.

Я всегда любил дедушку и бабушку, поэтому вместе со всеми болезненно пережил её смерть. Летом мы дедушку часто навещали, потому что было у нас с отцом настоящее семейное увлечение, просто болезнь, которой, впрочем, страдали все наши предки-мужчины до неизвестно какого колена. Все мои прапрапра… – были кузнецами. Это даже по фамилии было ясно – полное моё имя Максим Викторович Кузнецов.

Дедушка рассказывал, что до революции к прадедам приезжали заказывать холодное оружие себе или кому-то в подарок даже генералы и губернаторы. Позже, во времена Советской власти, когда приехала комиссия по переписке и выдаче крестьянам паспортов, то они сразу давали людям фамилии, а какая фамилия может быть у лучшего кузнеца на всю губернию? Который ещё к тому же сын и внук кузнеца – конечно же, Кузнецов.

Дед также говорил, что и в советские времена богатые люди приезжали к Кузнецовым заказать себе саблю или шашку. Простой люд же знал – всё, что сделано Кузнецовыми, не погнётся, не поломается, не подведёт в нужный момент.

Дедушка продолжал кузнечные традиции, и ему тоже известные всем люди заказывали кто кованый столик, кто меч на стену, кто ограду или ворота по эскизам художников. Дедушка брался за всё и работу делал так, что количество заказчиков всегда было огромным. Даже переехав после смерти бабушки в лесничество, он сразу после бани рядом со своим домом поставил кузню, правда, теперь уже ковал разные вещи только для себя.

Наверное, у нас с отцом что-то такое было заложено в крови, потому что при виде кузни у нас с ним возникало одинаковое чувство – поскорее раздуть горн и сунуть в него какой-нибудь прут, чтобы сделать из него неважно что. Вид, запах и звуки металла, деформирующегося под ударами молота, приносили нам настоящее удовольствие.

Правда, дедушка всегда ругался от таких наших бесцельных забав, он говорил, что мы только металл на лом переводим. Зато всегда показывал нам, как нужно выковать нож, или вилку, или косу, или иную нужную в хозяйстве вещь. Каждая ковалась по своему: брался разный металл, грелся до разного цвета, по-разному ковался, а также закаливался и отпускался.

Глядя на работу деда по ковке сложных вещей – я в качестве регулировщика поддува горна, а отец как молотобоец – мы не переставали удивляться тому, что дед творил с металлом. Порой нам не верилось, что это железо, а не мягкий пластилин. Но всё становилось на свои места, если за дело брались я или отец – в наших руках металл оставался металлом. Тогда дед, ворча, что вырождаются в роду кузнецы, брал маленький молоток и направлял движение тяжёлого, одиннадцатикилограммового молота, которым с трудом орудовал отец.