органы внутри шевелятся словно змеи. Путы волнения съедают меня изнутри, нижняя губа предательски трепещет.

Он чертовски сексуален даже в белом одеянии — хлопковые штаны и рубаха. Он похож на принца из фильмов о эпохе семнадцатого века — они спали в похожей одежде. Рубаха ему велика, и я могу видеть четкие ключицы, в которые столько раз впивалась зубами в порыве оргазма.

Нас разделяют считанные шаги, и вся моя решительно падает перед моим создателем и королем.

Ты не Леа.

Она жалобно скулит, лезет и царапает стенку, бьется в агонии, мечтая дотронуться до него лишь кончиками пальцев…

Но ее боль впереди. Ее боль там — во взгляде каре-зеленой бездны. Кай, наконец, поднимает глаза и смотрит на меня.

— Вот мы и встретились, Стоунэм, — несмотря на все мои старания, понимаю, что ему ничего не стоит прочитать по моему голосу ВСЕ, что ему нужно. И дрожь, и боль, и боготворение.

Но его равнодушный, пустой, холодный, как снега Арктики взгляд отталкивает меня не хуже массивного кулака Кая.

Это была не маска. Не специально сыгранный, смоделированный взгляд, желающий меня задеть, как это бывало прежде.

Взгляд праведный, спокойный, сдержанный. За пеленой зеленых глаз нет психа, что привязывал меня к кровати и трахал в рот. Там нет психа, что говорил мне грязные вещи, избивал ремнем и унижал раз за разом.

Это не Кай. Не мой Кай. Это…

Сердце разлетается на куски, не веря в то, что я не обрела того, чего так долго хотела. Я даже не пригубила свою Вендетту…

Он играет? Неужели играет? Но зачем, Кай? Так далеко зашел в своих играх? Уже испробовал все, что мог, и не знал, как ударить больнее?

У тебя получилось.

Лучше бы он бил. Лучше бы кричал. Лучше бы кинулся ко мне, горя в агонии и злости. Ненавидел бы. Плевал бы в лицо.

Присвоил, клеймил, как раньше. Но не глядел бы на меня так, будто видит впервые.

Будто нас не связывает не единое воспоминание.

Не единое!

Нет… нет… пожалуйста.

Мой милый. Вернись… вернись ко мне.

Я задыхаюсь, но Каю мало. Он хочет нанести последний удар, загнать кол в мое итак бездыханное, полуживое, разбитое сердце. Он хочет добить осколки.

Я слышу голос моего мужчины, но вижу то, что его больше нет. И этот голос заставляет ВСПОМНИТЬ все и трепетать, но в то же время осознавать, насколько другим он звучит.

Это не мой король и моя боль.

— Я вас знаю? — это все, что звучит из его уст в сочетании с совершенно сдержанным взглядом в мою сторону.

Я едва стою на ногах, чтобы не загнуться от боли, что заражает мое сердце.

ГЛАВА 1

Кай. Египет, 2027 год (после событий романа «Демон внутри меня» прошел год, который Кай провел сначала в Штатах, потом в Египте и на Бали)

Мне слишком хорошо знакомо это чувство. Я прожил с ним всю жизнь.

Давление на виски до разрыва вен на лбу, перекрытие кислорода в легких.

Мне приходится прикладывать все свои силы, чтобы двигаться вперед. Несмотря на мою физическую подготовку и форму, мне действительно тяжело. Баттал — наш гид, предупреждал об этом.

Мы все должны пройти через муки, подобные тем, что испытываем, когда рождаемся, чтобы получить шанс на отпущение грехов.

Лишь бы успеть до рассвета.

Периодически оглядываясь назад, я вижу позади себя вереницу из задыхающихся и запыхавшихся людей. Мы поднимаемся к звездам почти в кромешной тьме.

Взойти на гору Синай высотой 2285 метров не было моим спонтанным решением. Я всегда знал об этом месте. Согласно Библейским рассказам именно здесь Бог явился Моисею и дал Десять заповедей.

По преданию тот, кто сможет взойти на вершину, получит отпущение всех грехов с рассветом.

Я думал о всех этих людях, что плетутся позади меня и гида. Паломниках, глубоко верующих и просто туристах.

Что гложет их настолько сильно, что они по своей воле взбираются на гору, чтобы просто встретить рассвет? Свято верят в то, что Бог отпустит им все грехи?

Я думал не конкретно об этих людях, а о том, что едва ли среди всей этой толпы здесь есть тот человек, который не в курсе, сколько непростительных грехов он совершил. Они по крайней мере отдавали себе отчет в своих действиях.

Деймон совершил много ужасных поступков. Я совершил. Но я… «настоящий я» бы никогда не лишил человека жизни. По крайней мере, очень на это надеялся.

Бывало, в порыве гнева я часто хотел причинить боль, истязать. Но не перейти за грань.

Единственный человек, которому бы я пустил пулю в висок, был Деймон. Демон, что сидел внутри меня всю жизнь и питался моими самыми яркими эмоциями, оставляя в душе лишь ненависть.

Иногда я думал о том, чтобы это было бы единственным верным решением. Лучше бы я дал тот пистолет в руки Леа и позволил бы ей убить меня.

Я бы хотел прикоснуться к ее губам вместо последнего слова, а там уже и умереть не жалко.

Но все изменилось. Я бы мог убить. За Леа. Если бы этой девочке угрожала опасность, я бы уже не рассуждал здравым смыслом.

И этого молокососа Кристиана. Одного кадра из воспоминаний хватит мне, чтобы представить, как холостая пробивает его узкий лоб.

Гребанный придурок. Воспользовался Леа. Воспользовался моей девочкой, моей игрушкой.

Только я могу причинять этой девочке боль… И я уже причинил. Придет время и мне придется ответить за каждый свой поступок и поступок Деймона, чтобы вернуть ее.

Мои чувства к Леа были монетой, что крутилась и падала вверх то одной, то другой стороной — иногда светлой, когда мне казалось, что я беззаветно влюбился в нее, как обезумевший подросток.

Да. Полюбил одну из своих экспериментальных девочек, кукол, на которых годами отрабатывал техники программирования.

Порой сторона выпадала темная, и мне хотелось вцепиться зубами в ее нежную шею и растерзать, при этом приговаривая, как сильно я ее ненавижу.

Как хочу наказать за то, что ее губы вытворяли с другим…

Но нет. Я, конечно, ублюдок, но в состоянии осознать, что у девушки не было выбора. Я хочу побороться. Слишком поздно понял, что мне не нужна запрограммированная кукла, жаждущая меня только потому, что я внушил ей желать. Я хотел быть ее осознанным выбором. Ее настоящим выбором.

Почему понадобилось столько времени, чтобы прийти к такому выводу? Я не знаю. Мы часто совершаем ошибки. Говорим, не