думая. Делаем, рубим с плеча. Я был одержим мыслью подчинить ее, но она все переиграла. Наверное в тот момент, когда я увидел ее крылья на дне ванной, в моем мозгу что-то переключилось. Перемкнуло.

Мне искренне хочется верить, что в тот момент все изменилось: моя душа приостановила свое разрушение, которое длилось многие годы. Возможно даже, начала постепенно становиться цельной.

Я ухватился за канат, который Леа, сама того не зная, бросила в мою яму с демонами, и собирался любой ценой выползти наружу.

Желательно новым, полноценным человеком.

Но едва ли я исправим. Искреннего раскаяния здесь мало. Леа нужны поступки.

Я не знаю, КАКИЕ поступки смогут перечеркнуть все, что я сделал с кисой. Я могу сделать только хуже.

Ведь не могу, не умею любить и проявлять свои чувства так, как нормальные люди.

Я пытался лечиться, вернувшись в Штаты, и кое-что удалось прояснить: обрывки воспоминаний из детства стали более яркими и живыми. Но как только я начинал подбираться к разгадке, голова отключалась. Провал в памяти за провалом.

Сидеть в психушке или тюрьме я все же не собирался. Все, что у них есть на меня, это записка с угрозой, которую Деймон оставил Лейле. Это был еще один кусочек распавшегося пазла.

Записку «другой я» положил в цветы и наверняка добавил яду в виде фотографий, которые довели Лейлу до попытки самоубийства. В глазах Леа я — безумец с тягой к извращенным удовольствиям. Представляю ее состояние, когда она поняла, что я занимаюсь подобным бля*ством, а сам прошу жить, дышать мной, и боготворить меня. Она просто не выдержала такого предательства. Этот кошмар достоин более грязных ругательств, но правда в том, что не я управлял своим телом во время подобных фотосессий. Я, конечно, не святой, но не заводят меня предпочтения Деймона.

Гребаный извращенец.

Экспертиза показала, что почерк на записке не мой, поэтому с меня сняли все обвинения. Еще бы. Это был подчерк Дейма.

Лидия убила себя сама. Вот что я точно вспомнил на последних сеансах психотерапии. Это был настоящий прорыв. На какое-то время я будто соединился со вторым своим «я» и все вспомнил. У нас с женой намечалась горячая ночка, и мы всегда любили ролевые игры. Она умоляла связать ее, более того, она сама звала Деймона, потому что была одержима им.

Но даже Дей бы не убил Лидию. И он этого не делал. Я вспомнил, как Лидия шептала в порыве страсти, чтобы он пообещал… пообещал больше не возвращаться в свой злачный клуб. Обещала ему, что заменит ему ВСЕХ этих девушек, от чего он разозлился и наговорил ей грубостей. И чтобы не придушить ее в порыве ярости, Дейм вышел из номера.

Эти воспоминания были невероятны. Даже у Деймона, как оказалось, есть сердце. Пусть дохлое и безобразное, но хоть наполненное какими-то чувствами к человеку. Понятия не имею, почему он так проникся к Лидии.

Она покончила с собой даже не из-за ссоры и его грубости, а потому, что просто не выдержала. Устала бороться с моими демонами, да и со своими тоже.

У Лидии было слишком тяжелое детство и жизнь. Она стала психиатром, чтобы понять проблемы в своей душе, но в итоге сделала себе только хуже.

Любовь к Деймону ее добила.

Но не я ее задушил.

Я продолжал лечение, понимая только то, что не могу даже думать о Лейле, пока хоть немного не соберу свое сознание. Нельзя подвергать ее новому риску.

Но никогда не переставал за ней наблюдать. Многое из ее поступков расстраивало меня, но у нас еще будет время обсудить это… Она и Аксель Честер.

Хм, серьезно? Девочка моя. Серьезно думаешь, что сможешь быть с другим?

Оставался только вопрос: хватит ли жизни на то, чтобы стать цельным?

Могу ли я полностью понять свое «я», пока мое подсознание упорно не хочет принимать то, что случилось со мной в далеком детстве?

Годами я строил догадки. Пытался найти ответы, зная, что они лежат на поверхности. Отец сделал что-то ужасное в ту ночь в террариуме. Я помню запах крови.

И только я знаю о своих шрамах, которые пришлось закрыть татуировками крыльев. На руках, на лопатках и шее. Когда краска начинала слезать, я корректировал татуировку, чтобы никто не догадался.

До этого все девушки доставали меня с вопросами о них. Это раздражало.

Я думал о той ночи в амбаре спокойно и трезво, сохраняя здравый рассудок.

Но одно дело — лишь представлять то, что отец совершил, и другое дело вспомнить все до конца. Полностью погрузиться в тело пятилетнего мальчика и увидеть все своими глазами до мелочей.

Лидия считала, что, только приняв это воспоминание, я смогу отчасти побороть Деймона. Она никогда не скрывала от меня, что он едва ли когда-нибудь покинет мой разум. Но изменить ход его мыслей, сделать его мысли своими, синхронизировать и убрать его склонность к насилию… это возможно.

Нужен якорь, чтобы постоянно удерживать свое сознание в необходимой мне форме. Это как причалить на корабле к одному берегу, осознать, что тебе там понравилось, и остаться там навсегда.

Голубая лагуна. Думая об острове и голубой воде, я не могу не вспоминать о глазах Леа и не размышлять о том, что бы я делал с ней долгие длинные ночи напролет, зажимая под собой на песке под размашистой пальмой.

Баттал поглядывает на меня с осуждением: я свернул с дороги и едва ли добьюсь отпущения грехов. Поднимаясь на гору, я должен молить о прощении и искуплении грехов, а никак не думать о том, что буду совершать новые.

Этот смуглый, молодой парнишка, который взбирается на гору легко и быстро, чувствует себя здесь, как рыба в воде. Знает каждый камень даже в темноте.

Синай — место, которое невозможно забыть. Стоит всего один раз взглянуть на мириады звезд над головой, и понять: может, поднявшись на гору, ты не обретешь Бога внутри себя, но этот вид запомнишь на всю жизнь. Это точно. Звезды здесь падали каждую минуту — пролетали в плотном скоплении за одну секунду и навсегда исчезали.

Мертвые звезды.

— Боже! — ломанный английский резанул по ушам. Женский истошный крик пронзил мой слух, и я обернулся, ища источник паники. — ПОМОГИТЕ! Она упадет! Моя девочка.

В полной темноте, не разбирая дороги, огибая попадающихся мне на пути людей, даже не задевая их, я прибыл к источнику криков. Горел слабый свет от фонариков, что некоторые путники несли в руках.

— Derjis, Veronika… derjis! —