–Евгений Викторович, что вы мне ответите? Я понимаю, это нарушение режимности объекта и всё такое прочее…

По глазам куратора вижу, что последняя моя фраза ему активно не понравилась.

–Михаил Николаевич, вы должны понять, что режим есть режим…

–Евгений Викторович! Для меня это очень важно. Понимаете, это реализация всех моих планов, развитие идей, которые так и не были признаны научным сообществом в мое время. Я должен знать все подробности.

Вижу, что не могу пробить эту глухую защиту…

–Да вы поймите, товарищ майор, после этого разговора я могу идти за черту с чистой совестью, меня тут уже ничто не будет удерживать.

Кажется, до него дошло…

–Вы понимаете, что я беру на себя такую ответственность…

–Вы только скажите, где мы сможем спокойно поговорить? В обществе вашего сотрудника, конечно, ничего секретного я не выдам, но пусть человек присутствует.

–Ладно, уговорили. Когда?

–Завтра. В шестнадцать ровно. Это будет после защиты. Сейчас ресторан с пьяными учеными не приветствуется к радости соискателя, который может немного сэкономить (из-за эпидемии), чествуют небольшим фуршетом прямо на месте события. Так что в шестнадцать он будет тут, ну, где скажете.

Конюхов

Звонок Учителя прозвучал неожиданно накануне защиты. В последнее время я сильно нервничал, а мой мэтр был фактически вне игры– снова стало сдавать сердце, и его положили в какую-то новомодную клинику за городской чертой. Правда, необходимые для защиты диссертации документы он подписать успел. А вот присутствовать на защите– нет. Вы знаете, что при защите докторской диссертации научного руководителя у диссертанта нет, его роль исполняет консультант, каким для меня и был академик Михаил Николаевич Коняев. Меня зовут Александр Михайлович Конюхов, я знаком со своим Учителем еще со студенческой скамьи. Мне сейчас шестьдесят два, две недели назад как отметил в узком кругу это грустное событие. Михаил Николаевич читал нам курс лекций по вопросам земельных отношений в дореволюционной России, разбирая особенно подробно причины провала любых реформ в этой области. Единственными эффективными преобразованиями в земельных отношениях оказались предвоенные реформы большевиков. В аспирантуру я поступил сразу после окончания военной службы. Была возможность «откосить» от армии, такая дурацкая штука, как совесть, не позволила. Прошел Афганистан. Была возможность «откосить» иот поездки в эту «дружественную» страну. Та же самая штука, о которой я говорил ранее, не позволила. Остался на сверхсрочную, застал вывод наших войск, прикрывал отход нашей дивизии в составе роты спецназа. Два легких ранения. Наград не получил. Как говорил наш замполит, из-за своего длинного языка. Язык мой– враг мой, да, это как раз про меня. А потом была защита кандидатской диссертации. Я выбрал очень скандальную тему, если бы не перестройка и не Афган за моей спиной, то не защитился бы. Тема кандидатской звучала так: «Скрытые механизмы Октябрьского переворота. Роль офицеров Генштаба в подготовке и проведении вооруженного захвата власти партией большевиков». Моим оппонентом был академик Коняев. Его отзыв был самым благожелательным, хотя главу о причинах Октября он раскритиковал. А после защиты (я проскочил впритирку, буквально один голос «за» стал решающим, набрал неписаный минимум в две трети) мы с Михаилом Николаевичем стали общаться намного чаще. Мне тогда было тридцать шесть. И больше четверти века шёл к своей докторской под чутким руководством Коняева. Про нас шутили: «и на нашего Коня нашелся свой Конюх»… На шутки я не обижаюсь, но за оскорбления сразу бью в рыло, привычка такая после Афгана осталась… Личная жизнь? Да не сложилась как-то. У меня было два легких ранения, но оба в голову, скорее всего, недолеченная контузия. Иногда у меня случались припадки, что-то вроде эпилептических, только без судорог. Иногда терял сознание и падал, из-за этого мне отказали в правах на вождение автомобиля. Двести, совершенно не лишних для меня, баксов исправили ситуацию. Теперь я за рулём. Чувствую приближение приступа за несколько минут и успеваю присесть или припарковаться. Знаете, интересное чувство: мгновенно наступает темнота, а ты висишь над своей упавшей тушкой и наблюдаешь за собой вроде как со стороны. Потом кто-то лупит тельце по щекам или суёт под нос какую-то вонючку, обычно этого достаточно для того, чтобы вернуться. Такие вот галюники, получается… Беру в руки уже переплетенную рукопись. «Реформы Александра II и контрреформы Александра III». Ну что, завтра в бой! «И вечный бой, покой нам только снится…»[4]

Подмосковье. 13 октября 2021 года

Полковников

–Женя, объясни мне, тёмному человеку, какого?

Вопрос тяжелой скалой повис в воздухе, готовясь размазать оппонента по паркету… Почему-то выпускающий (так теперь называлась должность Николая Степановича Полковникова, оставшегося одной из ключевых фигур проекта «Вектор») терпеть не мог эти новомодные покрытия, а в своем кабинете оставил паркет еще советских времен, который аккуратно отреставрировали, покрыли лаком, дали ему новую жизнь и оттенили весьма красивую фактуру, присущую только натуральной древесине.

–Николай Степанович! Я взял на себя ответственность, вы же знаете, как психолог я отвечаю за готовность хроноагента к транспортировке.

–А я думаю, что вы, Евгений Викторович, проявили вопиющую безответственность. Возраст агента, состояние его здоровья, это вы учли? Если уже так надо было организовать эту встречу, так почему не на базе? Тут до реанимации из любой точки– три минуты и аппаратуру можно запустить за пять минут! А что у нас? За сколько вы гарантируете доставку агента на точку старта?

–Десять минут, максимум!

–Целых десять минут, дол…б!– Не выдержал полковник, распекая подчиненного, он добавил к последнему слову еще две связки самых разносторонних эпитетов, из которых психолог проекта почерпнул много нового и о себе, и о своей физиологии, и о сексуальных предпочтениях не только своих, но и родителей заодно. Вообще-то Полковников (который полковник одновременно) был человеком крайне сдержанным и хладнокровным. Для него такие вспышки гнева были не характерны, он срывался на мат всего три-четыре раза, и этот случай стал пятым за всю его жизнь!

Евгений Викторович Сипягин сначала покраснел, потом побледнел, а потом стал бордовым, как отварная свекла в украинском борще.

–Я бы вас попросил, Николай Степанович! Я бы вас очень попросил…

–Так… рапорт мне на стол! Резво! Шевели лапками, б… Когда должна быть эта встреча?

–С минуты на минуту!

–Что? А с академиком сейчас кто?

Тут побледнел уже полковник, чувство приближающегося северного зверька сдавило ему грудь.

–Так это, Мариночка… Она всегда профессора выкатывает на прогулку, и я еще, так вы меня вызвали.

–Он еще не укатил?– полковник раздраженно забарабанил костяшками пальцев по дубовой столешнице.