— Здесь должен быть ты, а не я.

Мягко произнесенные слова были остры как бритва от ненависти, они могли бы пролить кровь, если бы он хоть что-то чувствовал к ней.

— Не могу согласиться с тобой, жена. Мне жаль, что ты так страдаешь, но я рад, что это не я.

Она хрипло рассмеялась, от чего вызвала у Балларда тревогу, а не жалость, и волосы у него на затылке встали дыбом.

— Ну и хорошо, — прошептала Изабо. Её губы растянулись в улыбке, которая никогда не достигала её глаз. — Иначе я не смогла бы подарить тебе свой подарок, — её бледные пальцы скользили по одеялам, рисуя таинственные узоры. — Я оставляю тебя с твоим драгоценным наследником, — заявила она. — Ему я завещаю свои горечь, ярость, ненависть, — голубые глаза горели теперь не только от лихорадки, и Баллард с трудом подавил желание отойти от кровати. — Когда он оставит детство позади, они проявятся. Дикарь, которым ты являешься, вырастит дикаря, которым он станет. Ни одна женщина не полюбит его. Все твои козни, твой обман привели нас к этому, — Изабо вцепилась в одеяло так, что побелели костяшки пальцев, и с трудом поднялась. — Ни одна рождённая женщина никогда не полюбит тебя, — сказала она. — И сын погубит отца.

Её рот искривился, и она сплюнула, точно прицелившись. Баллард вытер со щеки горячую слюну. Будь у него менее прагматичный ум, ему показалось бы, что она обожгла его кожу. Усилие полностью истощило женщину, и она рухнула на подушки, закрыв глаза, дыхание со свистом вырывалось из её рта. Несмотря на ядовитые слова, он оставался у её постели, бодрствовал и изнемогал, пока дыхание Изабо не стало поверхностным, затихло и, наконец, прекратилось. Её смерть была более мирной, чем жизнь. Он оставил её наедине с женщинами и обнаружил, что Эмброуз ждёт его в коридоре.

Часть его испытала облегчение. Вечные ссоры и препирательства прекратились. И всё же он сожалел. Они заключили сделку, и она выполнила свою часть соглашения. Он почтил бы её по-своему, дал бы ей свободу, а то и любовника, которого она так отчаянно жаждала. Он не желал её смерти, не молился о ней, но и не горевал о её кончине.

— Всё кончено, — сказал он.

В мерцающем свете факелов глаза Эмброуза сверкнули.

— Вы уверены?

— Да. Своими прощальными словами она вверила мальчика мне вместе с ненавистью. Потом плюнула в меня.

Брови колдуна сошлись на переносице.

— Что именно она сказала, господин? Каждое слово. Мне нужно их услышать, — Баллард повторил их. Эмброуз пробормотал несколько эпитетов и принялся расхаживать по комнате. — Её ненависть к вам была глубока. В отместку она прокляла собственного сына.

Баллард пожал плечами. Эмброуз был подозрительным, и Изабо всегда нервировала его.

— Я не верю в проклятия.

Маг фыркнул.

— Сейчас самое время начать. Изабо обладала неконтролируемой магией. Проклятия, выпущенные левой рукой, сильны, даже если ими владеет неквалифицированная рука.

Баллард направился к лестнице.

— У меня нет времени выслушивать твои мрачные предсказания, Эмброуз. Мне нужно растить сына и похоронить жену.

Эмброуз поспешил догнать его.

— Где вы хотите её похоронить? С её розами?

Он замолчал, услышав вопрос. Будь она не его женой, он, возможно, подумал бы об этом, но она была леди Кетах-Тор. Умерев, она будет лежать в семейном склепе, рядом с жёнами лордов, которые были до неё.

— Нет. Женщины подготовят её. Её похоронят вместе с остальными членами семьи.

Границы между вассалом и подданным истончились, когда Эмброуз схватил его за руку.

— Ты уверен, Баллард?

— Она была моей маркграфиней [прим. Маркграф — в раннем средневековье в Западной Европе должностное лицо в подчинении короля, наделённое широкими административными, военными и судебными полномочиями в марке]. После заключения брака она вошла в Кетах-Тор, — Баллард хлопнул его по плечу. — Ей уже всё равно, где отдыхать, друг мой.

Он оставил Эмброуза на лестничной площадке, но предупреждение колдуна последовало за ним вниз по лестнице:

— Не рассчитывайте на это.

372 года спустя

— Разве ему не следует заняться чем-нибудь ещё, кроме того, чтобы беспокоить Циннию? Разве у него нет других обязанностей? — Луваен Халлис Дуенда хмуро посмотрела на пару, сидевшую на садовой скамейке у кухонной двери.

В четвёртый раз за эти дни её сестра Цинния развлекала молодого оружейника, недавно нанятого в оружейную Монтебланко. Как и все мужчины в радиусе шести лиг, Гэвин де Ловет, единственный сын лорда Балларда де Совтера, был очарован красотой Циннии и начал ухаживать за ней. К всеобщему удивлению и немалой зависти в некоторых случаях, Цинния с энтузиазмом приняла его ухаживания. В течение трёх месяцев они проводили вместе каждую свободную минуту, обычно под бдительным оком Луваен. Люди уже заключали пари о том, когда будет объявлено о помолвке. Сейчас пара куталась в плащи, склонив головы, слишком поглощенные друг другом, чтобы заметить легкий снежок, припорошивший их плечи.

Мерсер Халлис встал из-за стола и подошел к старшей дочери, стоящей в дверном проёме. Его низкий смешок заставил Луваен нахмуриться ещё сильнее.

— Судя по её виду, он, скорее, приятное развлечение, чем беспокойство. Достаточно порядочный парень, к тому же он заставляет её улыбаться. Что тебе в нём не нравится, Лу?

Луваен оставила свой пост у двери, чтобы поставить чайник на горячую решётку.

— Я никогда не говорила, что он мне не нравится, — если бы он не обнюхивал юбки её сестры, она бы его очень любила. В течение нескольких недель де Ловет производил на неё впечатление своей честностью и вежливым общением с её семьёй. Она особенно восхищалась его твёрдым взглядом зелёных глаз, спокойным и непоколебимым, даже под её самым пугающим взглядом. Всего на несколько лет старше Циннии, он был также потрясающе красив, как Цинния была прекрасна. Высокий и мускулистый, он обладал лицом, от которого девки в пабе «Панталоны Бишоп» падали в обморок каждый раз, когда он проходил мимо. Как и Цинния, он был блондином и зачесывал волосы в простую причёску, перевязывая их чёрной лентой. Если бы они поженились и завели детей, их отпрыски стали бы не просто красивыми, они были бы неземными.

Она содрогнулась при этой мысли. Такая красота приносила свои собственные страдания, и страх Луваен за будущее сестры не уменьшался даже при мысли о хорошей партии.

— Он такой же, как и любой другой мужчина, который положил глаз на Циннию — глупый. Однако она любит его так же, как он ее, и это пугает меня. Мы ничего о нём не знаем, кроме того, что он нам рассказал.