Порождавшая множественность идейных и эстетических исканий и устремлений, духовная ситуация предопределила особенности творчества Пруста, и в первую очередь романа «В поисках утраченного времени», ставшего главным делом и итогом жизни писателя. К тому времени, когда Марсель Пруст из-за тяжелой и хронической болезни переменил образ жизни и полностью посвятил себя работе над романом, он не был новичком в литературе. Еще в 1896 году он опубликовал сборник стихов и новелл «Утехи и дни», камерных, элегичных, весьма точно выражавших тогдашний жизненный опыт и круг общественных и человеческих интересов их автора. Герои новелл принадлежали к высоким кругам общества, отгороженным привилегией рождения, знатности и богатства от прозаичной жизни остальных людей. Они были частицей мирка, где прихоти, чувствования, предрассудки, капризы, желания его обитателей приобретают самодовлеющее значение и гипертрофированные масштабы, препятствующие восприятию жизни в ее истинности. Стихи и новеллы были написаны искусно, хотя с заметным эстетизмом. Они верно передавали психологию героев, потому что Пруст, родившийся в богатой буржуазной семье, хорошо их знал: он был вхож в светское общество и долгое время — с 1900 по 1913 год — вел в газете «Фигаро» светскую хронику. Крайне слабое и хрупкое здоровье не препятствовало ему быть частым посетителем раутов, завсегдатаем светских салонов, где он приобрел известность как прекрасный и остроумный собеседник и живой, общительный человек. Но его роман «В поисках утраченного времени» показал также, что, кроме того, Пруст был весьма зорким, критичным и проницательным наблюдателем нравов богатых классов.

По мере духовного созревания Пруста жизнь его заметно двоилась: светские утехи и дни не поглощали его существа полностью. Он много читал, думал, писал, переводил, обнаружив сосредоточенный интерес к литературе, философии, и вырабатывал собственную эстетику, взыскательно, а порой иронично относясь к современным ему эстетическим метаниям искусства. Написанный в те годы роман «Мишель Сантей», опубликованный лишь в 1952 году, показывал, однако, что Пруст с трудом овладевал романной формой, и художественная выношенность «В поисках утраченного времени» далась ему нелегко и потребовала напряжения всех творческих и духовных сил.

Пруст внимательно следил за развитием европейской литературы, где нравоописательный и психологический роман достигли высокого уровня развития, и с особой любовью и увлечением переводил Джона Рескина. В английском теоретике и историке искусства Пруста привлекало его учение о красоте и прекрасном как важнейших факторах культуры и моральной силе, оказывающей позитивное воздействие на человеческие отношения и нравственный мир личности.

Мысль о жизненно важном значении содержательной красоты и защита Рескиным реализма в искусстве были близки Прусту. Характеризуя Рескина, он сочувственно писал: «С самого начала он говорит, что является реалистом. И действительно, он постоянно повторяет, что художнику надлежит стремиться к чистому воспроизведению натуры, «ничего не отбрасывая, ничем не пренебрегая, ничего не выбирая».Пруст особо подчеркивал, что истинным произведением искусства Рескин считал то, в котором заключена возвышенная мысль. Что касается социалистических симпатий и увлечений Рескина, его тревог за судьбы низших классов, то эта сторона его творчества оставляла Пруста холодным, ибо его собственное мировосприятие отличалось стойкой буржуазностью и проявления демократизма были ему чужды. Вышедшая в 1919 году книга Пруста «Подражания и разное» показала, что он обладает тонким пониманием стиля Бальзака, Флобера, Сен-Симона и других писателей, чью манеру он имитировал в «подражаниях», а также его умение связывать общие вопросы эстетики и философии искусства с собственными творческими устремлениями, что проявилось в эссе «Дни паломничества» и «Дни чтения».

Человеческая судьба Пруста сложилась драматично: тяжелая астма понудила его стать добровольным затворником. В обитой пробковыми пластинами комнате страдавший мучительными приступами удушья Пруст провел самую важную и содержательную часть жизни, непрестанно работая над своим романом. Заключительную книгу — «Обретенное время» — он дописывал, зная, что дни его сочтены, и закончил ее последние страницы накануне смерти. Творчество для Пруста превратилось в форму и способ существования, замену ставшей для него почти недоступной обычной жизни. Но вынужденное затворничество не изолировало Пруста от литературного и умственного движения времени. Его роман по своим особенностям вполне «ответствовал той ставшей характерной для литературы начала века романной форме, которую Томас Манн — сам крупнейший обновитель романа — определил, используя старую формулу Гете, как субъективную эпопею».

Углубляя исследование взаимоотношений и конфликтов личности и общества, реалистическое искусство начала века сосредоточивалось на многостороннем изображении отдельного человека, для которого вхождение в мир, осознание противоречий жизни были неотделимы от борьбы за собственное самоутверждение как индивидуума, пробивающегося через драмы собственного «я» к постижению нужд и устремлений других людей, а следовательно, и общества. Не всегда этот процесс саморазвития личности завершался торжеством и победой человека. Нередко косные силы бытия оказывались более могущественными, и человек изнемогал в борении с ними. Но пристальное исследование внутреннего духовного мира отдельной личности в реалистическом романе было неотделимо от исследования мира внешнего, хотя центр тяжести в повествовании перемещался в область изображения развития героя, становления и сформирования его личности. Поэтому Томас Манн и определял романы этого типа как «субъективную эпопею». К их числу можно отнести «Жана-Кристофа» Роллана, «Жизнь Матвея Кожемякина» Горького, «Дитте — дитя человеческое» Нексе, «Волшебную гору» Томаса Манна и «В поисках утраченного времени» Пруста.

Но, в отличие от других романов, подходивших под определение, предложенное Томасом Манном, эпопея Пруста была решительно повернута к внутреннему миру героя и фиксировала в первую очередь его переживания и чувства, характер его отношения к миру и, не утрачивая интереса к объективной действительности, оценивала и рассматривала ее через субъективный опыт рассказчика. Если воспользоваться принятым в современной психологии делением восприятия по его ведущим признакам на экстравертное, то есть обращенное на внешний мир, лежащий вне личного опыта человека, и интровертное, замыкающее мировосприятие внутренним опытом и интересами личности, то роман Пруста, несомненно, является произведением интровертным, где погруженность во внутренние переживания героя составляет ведущий принцип повествования.

Однако принцип этот не выводил эпопею Пруста за пределы искусства реализма. Одновременно с исследованием и подробным воспроизведением психологии главного героя и других персонажей романа в нем содержалась точная, правдивая и иронично написанная картина нравов и образа жизни богатых классов французского общества, начиная с семидесятых годов прошлого века и кончая годами первой мировой войны. Внешний мир, с которым сталкивается и где живет герой романа, воспринимается и изображается Прустом как пребывающая в равновесии, почти не изменяющаяся социальная система. В ней совершается лишь незначительные перемены, и то в частных судьбах людей и их отношениях, но сама общественная среда, характерные черты которой запечатлел Пруст-художник в своем романе, отличается устойчивостью, несмотря на то что исторические воздействия на нее — и это Пруст отмечает — становятся все более мощными и грозными. Подобное изображение социальной среды, где медлительно развертывается действие прустовского романа, несомненно, органически связывало идейный состав «В поисках утраченного времени» с характерным для буржуазного общества той поры представлением о стабильности собственного исторического бытия. Это представление определяло и социальный кругозор романа Пруста. Он не выходил за пределы изображения частной жизни людей, обладающих богатством, а потому и независимостью от повседневных житейских нужд, и разделял многие их воззрения и даже их предрассудки. Но близость взглядов писателя к мировосприятию его героев не дает оснований для полного их отожествления, как нельзя отожествлять образ Марселя-рассказчика в романе, от лица которого ведется повествование, с самим Марселем Прустом, хотя внешний рисунок их жизненных судеб и сходен.