Осознание этого исторического факта лежит в основе весьма своеобразного критицизма Пруста. Его роман весьма критичен по отношению к той общественной среде, историографом и нравоописателем которой считал себя Пруст. Но, в отличие от писателей критического реализма, опиравшихся на представления демократических масс и выражавших социальные устремления этих масс, критицизм эпопеи Пруста имел внутриклассовый характер, что, впрочем, не скрывал и сам писатель, склонный к точности социальных определений, уже несвойственной последующей буржуазной литературе.

Своего рода символом новой буржуазности, производившей на Пруста отталкивающее впечатление, в романе стал образ Блока, школьного приятеля Марселя, с которым он сталкивался на разных этапах жизни. Пруст подробно характеризует семью Блока, с презрением описывая вульгарность и мещанскую узость свойственных ей представлений, скаредную расчетливость и претензии на светскость. Дядюшка Блока — богатый буржуа Ниссим Бернар, низменно-плотоядный, в погоне за наслаждениями преступавший нормы морали, становится в романе, наряду с вырождающимися аристократами, олицетворением разложения и нравственного отупения, поразившего то общество, где вращался Марсель. При сатиричности изображения характер Блока не однолинеен. Принадлежа к тем, кому было трудно пробиться в высшие круги, и поэтому полный различных комплексов, Блок стремился преодолеть чувство неполноценности повышенным апломбом, настырностью. Невоспитанность и бестактность он выдавал за свободу и независимость мысли, но внутренне лебезил перед высшими классами. Лишенный творческого дара, он легко схватывал и комбинировал чужие мысли, а если не мог понять их, то подвергал саркастической насмешке. Невосприимчивый к глубинным традициям французской культуры, которые были органически дороги Марселю, он причисляет себя к адептам нового искусства, также пренебрегавшего их значением. Столь же бесцеремонно отрекался он и от традиций родовых, полагая, что они тяжким грузом висят на его литературной и светской карьере. В годы первой мировой войны крикливо демонстрируя свою преувеличенную любовь к родине и шовинизм, он даже заменил свое имя на более почвенное — Жан дю Розье.

Для Марселя и образ мышления Блока, и способ его существования, делания карьеры в свете и литературе, где он выступал как бойкий, поверхностный и завистливый драматург, являются неприкрытой буржуазностью. В противовес ей Марсель пытается найти иные общественные и культурные ценности, свободные от вульгарного и низменного практицизма. Но если критические реалисты, убедившись в духовной непродуктивности и своекорыстной обездушенности и бесчеловечности буржуазной жизни, и пытались найти новые ценности за ее пределами, то Пруст и его герой ищут их внутри той общественной системы, которую они, подобно другим представителям буржуазного сознания, считали стабильной. Для Марселя жизненные, этические и духовные идеалы надолго скрепились с миром аристократии, высшего света и его салонов, к которому юный Марсель питал нечто вроде благоговения и восторженной влюбленности. Но между ним и высшим светским обществом, куда он стал вхож, находились как некое средостение, промежуточные общественные слои. В их несколько экзотичную среду попадает Марсель, благодаря известной близости с другом их семьи Шарлем Сваном и салоном госпожи Вердюрен.

История Свана занимает в романе значительное место, как и история общественного возвышения госпожи Вердюрен, командовавшей своим салоном, словно бравый фельдфебель толпой новобранцев. Обе эти сюжетные линии обладают относительной самостоятельностью, но они неотделимы от рассказа о внутреннем развитии Марселя, поскольку для него постижение жизни связано с общением с людьми, близкими и Свану, и салону Вердюрен.

Сван — сын богатейшего биржевого маклера. Однако он почти преодолел и истребил в себе откровенную буржуазность, излучаемую Блоком, и этого ему удалось достигнуть благодаря близости к высшим светским кругам, где его ценили за остроумие, такт, изящество мыслей и манер.

Еще большее значение имела любовь Свана к искусству и живописи, которую он знал почти профессионально, писал о ней и многое воспринимал через призму искусства, облагораживавшего прозаичность жизни и людей, с которыми Сван сталкивался. Собственно, и его любовь к Одетте де Креси, довольно вульгарной кокотке невысокого разбора, была навязана не только пустотой жизни, что Сван ощущал, не осознавая этого до конца, но и схожестью Одетты с женскими портретами работы Боттичелли. Образ, созданный живописцем, казался Свану идеалом женской красоты, и он налагал впечатления от искусства на живую женщину, идеализируя ее и теряя способность понять ее истинный характер. С мотивом любви Свана в роман входит мотив релятивности жизненных явлений, ибо вся история любви, ревности и брака Свана с Одеттой строится на идее неуловимости и непостижимости сокровенной сути человеческой натуры о которой у другого создается лишь относительное, а потому неистинное представление.

Идея релятивности — сквозная и важнейшая для всех книг романа Пруста — была тем новым, что внес Пруст в искусство вообще и искусство романа в частности. В ходе повествования идея эта выявляет разные свои аспекты. Прежде всего она затрагивает сферу нравственности, и роман Пруста наполнен картинами падения общественных нравов, попрания сынами и дочерьми общества, в котором живет Марсель, норм морали, поскольку она утратила для них свою абсолютную, освященную традицией ценность и обрела зыбкую относительность. Анализ этой стороны общественной жизни приводит Пруста к пессимистическим выводам: моральная неустойчивость, циничное равнодушие к нравственности столь глубоко вошли в души его героев, что стали разъедать, как язвы, и человеческие отношения. Супружеская неверность Одетты — заурядное явление. Но аморализм покушается на большее: он разрушает человеческую личность, превращая, например, барона Шарлю, чей образ играет значительную роль в романе, в морально деградировавшее существо. Лучший друг Марселя — маркиз Робер де Сен-Лу, казавшийся ему примером аристократизма, мужественности, духовной широты, будучи не в силах справиться с собственным имморализмом, произносит в «Обретенном времени» беспощадный приговор себе: «О, моя жизнь, не будем об этом говорить, я человек заведомо проклятый».

То же могла повторить и Альбертина, возлюбленная Марселя, заплатившая жизнью за неспособность установить в своей натуре нравственное равновесие. В сущности, и Сен-Лу идет на фронт, где и погибает, не только повинуясь долгу французского аристократа, но и отчаявшись преодолеть собственную нравственную расщепленность. В атмосфере имморализма, с которой соприкоснулся Марсель, процветают лишь прихлебатели и параситы вроде скрипача Мореля, по кличке Чарли — завсегдатая салонов и злачных мест, у которого начисто атрофировано моральное чувство.

Однако релятивность моральных ценностей, растрата обществом их объективной устойчивости приводит к невозможности установить и найти истинные критерии подлинного содержания человеческой личности. Для Свана его любовница, а впоследствии жена, Одетта де Креси, по сути, до конца остается загадкой, несмотря на очевидную несложность и даже примитивность ее натуры. Он не может проникнуть в недра ее души, узнать ее подлинную жизнь — ту, которую она вела до знакомства с ним и ведет, уже ставши его женой. Кокотка, посетительница домов свиданий, супруга богатого буржуа, второстепенная гостья в салоне госпожи Вердюрен, затем сама хозяйка фешенебельного салона, смело выдерживавшего соперничество с салоном Вердюренов, женщина довольно низкого происхождения, ставшая после смерти Свана графиней Форшвиль и породнившаяся благодаря женитьбе Робера де Сен-Лу на ее дочери Жильберте с одним из самых аристократических семейств — герцогами Германтскими, она сохраняет зыбкость и неуловимость своего облика не только для Свана, но и для рассказчика Марселя. Да и образ самого Свана множится, и рассказчику трудно уловить, какой из них отличается истинностью. Для родителей Марселя он добрый знакомый, человек их круга, отпрыск почтенного буржуазного семейства, правда, наделенный несколько экстравагантными замашками. Но одновременно Сван — один из самых блестящих денди, постоянный визитер светских салонов, член Джокей-клоба, приятель принцев крови и вместе с тем не очень жалуемый гость в доме госпожи Вердюрен, неблагосклонно относившейся к его знакомствам в высшем свете. Одетте он кажется несколько скучноватым, в конце жизни она признается Марселю, что никогда не любила Свана. Но у Свана — содержательная духовная жизнь: он знаток живописи, автор работ о старых мастерах. И перед Марселем он предстает в разных ипостасях, и тот не может установить, какая же из них отвечает подлинной сущности Свана. Но он начинает догадываться, что привязанность Свана к Одетте, которой он прощал все, в том числе и вульгарность ее гостей, основана не только на чувстве идеализирующей любви, но и на неосознанном стремлении преодолеть одиночество, которое с годами становилось для Свана мучительно непереносимым. Подчеркивая зыбкость и релятивность образов своих героев, Пруст, однако, не становится на точку зрения агностицизма. Если он не до конца вскрывал объективные истоки человеческой закрытости, то общие социальные причины этого явления были ему ясны, равно как и общественно-генетическая природа его персонажей.