только наша, но и зарубежная пресса, отмечая художественные достоинства фильма. Но далеко не все так реагировали на творчество писателя-воина. Пьеса «Последний, решительный» о надвигающейся войне, о необходимости готовиться к ней вызвала яростную, граничащую с травлей критику рапповца В. Киршона, ему вторил А. Вайнштейн. Зато пьесу активно поддержал Мейерхольд и взялся за ее постановку. Литературная жизнь тридцатых годов сложна. Вишневский мужественно отражает удары недоброжелателей, а их у него немало.

В сентябре 1932 года Всеволод Витальевич читает свою новую пьесу «Оптимистическая трагедия». После завершения чтения главный режиссер театра А. Я. Таиров сказал: «Друзья мои, запомните этот день. Эго исторический день…» Этими словами известный режиссер как бы предопределил судьбу лучшей пьесы Вишневского, ставшей классикой драматургии.

1937 год. Вишневский в составе делегации участников 2-го Международного конгресса писателей-антифашистов выехал в воюющую Испанию. Среди делегатов Алексей Толстой, Владимир Ставский, Агния Барто. К ним присоединяются спецкоры Илья Эренбург, Михаил Кольцов.

Мадрид, Бунете. Всеволод Витальевич среди волонтеров немецкого батальона Тельмана. «Видел много, остро, — напишет он жене. — Наиболее замечательна пехотная цепь под палящим солнцем, в хлебах. Эта цепь из «Мы из Кронштадта»…»

В Париже он выступил с речью, которая была встречена овацией еще до того, как был закончен перевод: «Мы были в революционной Испании: в городах, деревнях, окопах… Наш конгресс слился с буйным и стремительным порывом испанского народа. Армия Мадрида наступала и гнала фашистских фалангистов, рэ-кетистов, германских и итальянских наемников. В рядах наступающих шли и немцы-интернационалисты, батальон Тельмана, шли гарибальдийцы, шли полки героических внуков Домбровского, шли югославы, болгары, шли американцы и англичане, шли, наконец, порывистые и горячие французы. За Испанию поднимаются лучшие люди Европы, лучшие люди мира…»

Финская и Великая Отечественная слились у Вишневского в одну войну. 27 июня 1941 года специальный корреспондент «Правды» Вишневский прибыл в Таллин, где находились штаб и Политуправление Краснознаменного Балтийского флота. С этого времени его дневниковые записи носят строго регулярный характер. Сам писатель довольно скромно определял назначение своих военных дневников: «Наша задача: сохранить для истории наши наблюдения, нашу сегодняшнюю точку зрения — участников. Ведь через год, через десять лет — с дистанции времен все будет виднее. Возможно, будет иная точка зрения, оценка. Оставим же внукам и правнукам свой рассказ. Наши ошибки и победы будут уроками для завтрашнего дня».

При этом Всеволод Витальевич рассматривает свои записи не как художник, а скорее как летописец, где нет места художественной детали, главное — точность и правда. Шестьдесят восемь дней обороны Таллина, знаменитый прорыв кораблей Балтийского флота в Кронштадт, семнадцать месяцев блокады Ленинграда — подробная, порой жутковатая хроника борьбы и жизни в окруженном городе…

Как всякий серьезный писатель, Вишневский полагал, что «Дневники военных лет» со временем послужат основой для развернутого, эпического произведения о всенародной войне, о борьбе с фашизмом. Реализовать этот замысел Всеволод Витальевич не успел, но опубликованные и в таком виде «Дневники» представляют собой уникальное художественное явление и служат своеобразным памятником Великой Отечественной войне, русскому народу, народу-победителю.

В самое трудное время, в октябре 1941 года, когда немецко-фашистские армии блокировали Ленинград и находились на подступах к Москве, Вишневский делает в дневнике такую запись: «Россия! В этот страшный октябрь собери все свои силы! Твой гений, твои черты, мечты, самобытность, талант, ширь, твое очарование, здоровье — не могут, не должны исчезнуть и раствориться в чужой цивилизации.

…Фашисты лезут с грубой, кровавой программой. Мы еще посмотрим! Сопротивляться! Вступать в борьбу с врагом, со временем, со всеми своими ошибками и недостатками!»

Критика не раз отмечала, что дневники Вишневского отличаются внутренней целостностью, гармонией. Короткие, сухие, предельно точные записи чередуются с развернутыми, полными раздумий зарисовками, а то и картинами жизни в блокированном Ленинграде. Спустя много лет Николай Тихонов, перелистывая дневники Вишневского, обратил внимание на короткую запись: «Читал Эдгара По. По сравнению с тем, что происходит в Ленинграде, он выглядит бытовиком». И вспомнил эпизод… Они шли по замерзшему городу, развалины домов толпились вокруг. На скамейках в парке сидели мертвые. В каком-то подвале чадила свеча, и в неверном ее свете копошились люди, не то чего-то искали, не то ломали какой-то деревянный хлам на дрова. Свеча бросала такой мрачный свет на всю эту картину, что Всеволод Витальевич остановился и тихо сказал Тихонову: «У Эдгара По есть рассказ, где чума, голод и еше какие-то страшные чудовища собрались на пирушку. Эдгар По считается фантастическим писателем. Но у нас в Ленинграде этот рассказ стал бы просто натуралистическим. Посмотри на этих людей в подвале… Смерть сидит на скамейках в парке, голод и холод бродят со свечой в подвале, коричневая чума фашизма облегла город. Какой тут тебе Эдгар По!..»

Известный писатель, спецкор «Правды» живет, как все, отказавшись от привилегий. 21 ноября 1941 года (153-й день войны) Вишневский делает в дневнике такую запись: «…Хлеба мало. Свой завтрак и часть хлебной «порции» я отдаю». В результате Всеволод Витальевич с тяжелой формой дистрофии попадает в госпиталь.

«1 декабря 1941 года. (163-й день войны.)

…Ночью привезли… Почти без памяти…

С утра слабость. Жаль, но здоровье сдает. Бывают минуты слабости, работоспособность понизилась…»

А уже через неделю другая запись: «Приходил Крон, тепло поговорили… Я хочу, чтобы группа была спаянной и дружной. Мои письма и обращения, кажется, влияют на них. Вчера мое письмо прочли вслух.

За службой никогда не должна пропадать человеческая писательская душа…»

И вот в таких условиях, в тяжелые дни блокады, Вишневский при участии писателей А. Крона и Вс. Азарова, чтобы подбодрить защитников Ленинграда, написал музыкальную комедию «Раскинулось море широко». Вся работа над пьесой — от черновых набросков до завершения — длилась 17 дней.

…Как-то ранней весной я сидел в скромном кабинете Александра Александровича Крона на даче в поселке Мичуринец. В кустах за окном трещали воробьи. Крон был сумрачен в тот день: застопорилась работа над повестью о Маринеско. Чтобы разрядить обстановку, я спросил:

— Александр Александрович, говорят, что пьесу «Раскинулось море широко» вы написали чуть ли не за две недели.

Крон поморщился:

— Семнадцать дней. И не один я. Писал в основном Вишневский, я взял на себя разработку комедийных ситуаций, а Всеволоду Борисовичу Азарову принадлежат стихи и песни… Да, сейчас самому не верится. Вы же видите, пишу я трудно, правлю без конца. Была война, Политуправление торопило, но главное — Вишневский, его неукротимая энергия. Непременно прочтите его дневники. Он вел их каждый день, даже в госпитале, погибая от дистрофии…

Наконец настал долгожданный