Неудивительно, что мать Кейна в конце концов бросила их. У нее не было выбора. Какой-то богач соблазнил ее, посулив хорошую жизнь, но поставил условие: она должна оставить Хэмптона и сына. Этому толстосуму не требовался лишний багаж в виде мальчишки-сорванца: у него были собственные дети, не говоря уж о жене. Кейн так и не узнал имени негодяя, но раз в месяц, как часы, он находил в почтовом ящике денежный перевод на свое имя. По такому случаю и Хэмптон был трезвым раз в тридцать дней. Он ждал прихода почтальона, заставлял Кейна вытаскивать из ящика конверт и обналичивать анонимный чек. Па был щедр. Он давал Кейну пятерку, а остальное пускал на свои нужды. Ему еле хватало до начала следующего месяца.

– Слыхал про Иудины кровавые деньги, сынок? – бормотал он, открывая очередную бутылку. – Ну так вот, это блудные деньги. Твоя мать их честно заработала, раздвигая ноги для этой богатой сволочи. Помни, Кейн, ни одна женщина не стоит того, чтобы терять из-за нее свое сердце, а уж тем более кошелек. Женщины – это моровая язва. Чума. Казнь египетская. Все они шлюхи, все до единой. Какую ни возьми – Иезавель[2].

И он начинал цитировать Писание, путая слова. Кейн хорошо запомнил тот день, когда его мать ушла.

– Я вернусь, – обещала она, плача, прижимая сына к себе так, словно знала, что никогда его больше не увидит. – Я вернусь и заберу тебя от него.

Па храпел – ему надо было проспаться после вчерашнего.

Кейн даже пальцем не шевельнул, чтобы удержать мать или хоть помахать на прощание. Он считал ее предательницей и отвернулся, когда она забралась в длинный черный лимузин с шофером.

– Я обещаю, милый! Я вернусь!

Но она так и не вернулась. Ее слова снова оказались неправдой. И это было всего лишь одно из звеньев в длинной ржавой цепи нарушенных обещаний, составлявшей жизнь Кейна. Он больше ни разу ее не видел, даже не попытался узнать, что с ней произошло. До настоящего момента. Теперь он знал правду, и эта правда жгла его, как клеймо. Кейн не стал искать стакан, просто открыл бутылку и отхлебнул щедрый глоток. Затем смахнул рукавом пыль с дешевого пластикового стола с металлическими ножками, за которым питался первые двадцать лет своей жизни, и включил компьютер. Хорошо, что электричество уже успели подключить: экран загорелся, и компьютер загудел, загружаясь. Щелкнув замком портфеля, Кейн вытащил пухлую папку с заметками, газетными вырезками и фотографиями. Досье семейства Холланд. Он разобрал фотографии и разложил их перед собой, как потрепанную, хорошо знакомую карточную колоду.

Первая карта лицом вверх – бубновый король, старый Датч Холланд, глава семейства и кандидат в губернаторы штата. Холланд всегда заявлял, что он представитель народа, простой парень, свой в доску, хотя Кейн знал, что он так же прост, как двойной морской узел.

Второй была фотография Доминик, бывшей жены Датча. Эта все еще красивая и безупречная, как фотомодель, женщина жила теперь где-то в Европе. Для Кейна она представляла интерес как потенциальный источник информации, способный – за соответствующую сумму наличными – помочь ему в его поисках. Далее шли глянцевые парадные фотографии двух дочерей Датча – Миранды и Тессы. И, наконец, последнее фото – моментальный снимок Клер.

«Жаль, что она в этом замешана, – привычно подумал Кейн. – Причем замешана, судя по всему, по самую макушку».

Угрюмо стиснув челюсти, он разглядывал лица девушек, глядевших на него с фотографий, заказанных в свое время какому-то безымянному, но наверняка дорогому фотографу. Потом бросил портреты Миранды и Тессы на стол рядом с фотографиями родителей. На лице Клер он задержался, изучая его более пристально, хотя этот снимок давно уже отпечатался у него в памяти. Она сидела верхом на пестром пони (на снимке виднелись лишь его шея и круп). Зато сама Клер попала в самый фокус фотокамеры. Его фотокамеры.

Ясные глаза, прямой нос, широкие скулы и свободно рассыпавшиеся по плечам светло-каштановые локоны, обрамлявшие безупречный овал лица. Господи, как же она была хороша! Улыбка у нее была застенчивая и в то же время загадочная, наивно-вызывающая. Черт, даже сейчас у него участился пульс, стоило только подумать о ней – об этой девочке, у которой было все! Но на него она всегда смотрела с презрением и жалостью.

Ну ничего, теперь он положит этому конец.

Ситуация изменилась, все козыри у него в руках! Он теперь хозяин.

Кейн вдруг ощутил укол совести. То, что он собирался сделать, могло поставить Клер под удар. Если начнется следствие, ее жизнь будет вывернута наизнанку и вытряхнута так, чтобы вся скрытая грязь вылезла наружу. Ее личные тайны будут разобраны по косточкам и обглоданы стервятниками, как скелет в пустыне.

Жаль, конечно, но ничего не поделаешь. Если ей будет больно... что ж, такова жизнь. Жизни без боли не бывает. Много лет назад был убит человек. Кто-то столкнул его в озеро, чтобы он навеки обрел водяную могилу, – кто-то, носивший фамилию Холланд. Кейн твердо вознамерился узнать, кто размозжил череп Харли Таггерту и скрывал правду в течение шестнадцати лет. У него были личные причины заниматься этим делом – причины куда более глубокие, чем прозаическая необходимость заработать себе на хлеб. Помимо всего прочего, он был твердо убежден, что Харли мог оказаться не единственной жертвой лжи, скрытой под безмятежной поверхностью озера Эрроухед.

Кейн перелистал страницы своих записей, потом пододвинул к себе компьютер. Его пальцы запорхали по клавишам, печатая заголовок: «Борьба за власть: убийство Харли Таггерта».

Он еще раз отхлебнул из бутылки и начал писать. Его расследование только начиналось, но результат был уже известен. По окончании раскопок в семейных шкафах Холландов обнаружится немало скелетов. Убийце Харли будет предъявлено обвинение в преступлении, совершенном шестнадцать лет назад. И тогда у этого ублюдка Датча Холланда не останется ни единого шанса стать губернатором Орегона. А в семье Холланд не останется ни единого человека, включая Клер, не питающего лютой ненависти к Кейну Морану.

Что же, так тому и быть. Жизнь нелегка, а уж требовать от нее справедливости – вообще напрасный труд. Этот болезненный урок Кейн усвоил много лет назад, и не кто иная, как Клер, стала одной из его преподавательниц. Зато теперь, когда он разоблачит семейство Холланд, это станет его местью и очищением!

Кейн опять приложился к бутылке. Глоток виски обжег ему горло, и Кейн спросил себя, почему вместо воодушевления и подъема его охватывает скверное предчувствие. Словно он, сам того не подозревая, уже сделал первый шаг в преисподнюю.

– Плевать я хотел, что ты будешь делать! Завали Кейна Морана судебными исками по самое «не могу» или расцелуй его вонючую задницу. Накопай на него грязи, подкупи его или убей ублюдка голыми руками, Мэрдок! Все, что угодно, но сделай так, чтобы этой поганой книжонки не было! – Продолжая одной рукой вести машину, Датч с размаху всадил телефон в предназначенное для него гнездо на приборном щитке. – Бесхребетный кретин! – прорычал он, хотя на самом деле Ральф Мэрдок, его адвокат и политический менеджер, был одним из немногих людей в этом мире, которым Бенедикт Холланд доверял.